Цена нелюбви

— Полные предложения с самого начала? Я читал, что те, кто поздно начинают говорить, бывают невероятно умными. Они перфекционисты. Не хотят пробовать, пока не научатся говорить правильно.

У меня была другая теория: он давно умел говорить, но наслаждался подслушиванием ничего не подозревающих окружающих; он был шпионом. И я стала уделять больше внимания смыслу его фраз, чем грамматике. Я знаю, то, что я сейчас скажу, тебя заденет, но из нас двоих Кевин был мне гораздо интереснее, чем тебе. (Я мысленно вижу, как тебя вот-вот хватит удар). Я имею в виду, мне был интересен сам Кевин, а не Кевин — Твой Сын, которому постоянно приходилось бороться с безукоризненным идеалом, воцарившимся в твоей голове, и эта конкуренция была еще более ожесточенной, чем когда-либо с Селией. К примеру, в тот вечер я заметила:

— Я так давно хотела выяснить, что же происходит за его пронзительными маленькими глазками.

Ты пожал плечами:

— Змеи, и улитки, и щенячьи хвостики.

Понимаешь? Кевин был (и остается) загадкой для меня. Ты сам был когда-то мальчиком и блаженно полагал, что все знаешь и нечего выяснять. Мы с тобой различались на таком глубоком уровне, как природа человеческого характера. Ты считал ребенка неполноценным существом, более простой формой жизни, совершенствующейся только к достижению взрослого состояния. Что касается меня, то с того самого момента, как младенца положили на мою грудь, я представляла Кевина Качадуряна личностью с напряженной внутренней жизнью. Мне казалось, что он прячется от меня, ты же считал его открытой книгой.

Как бы то ни было, в течение нескольких недель Кевин разговаривал со мной днем и затыкался, когда ты приходил домой. Услышав лязг лифта, он бросал на меня заговорщический взгляд: давай пошутим над папочкой. Пожалуй, я находила удовольствие (с оттенком вины) в том, что сын выбрал в собеседники именно меня. Благодаря чему я узнала, что он не любитрисовый пудинг с корицей и без нее, что он не любиткнижки доктора Сьюза и что он не любитдетские стишки, положенные на музыку, которые я приносила из библиотеки. У Кевина был особенный словарь; он был гением отрицательных слов.

Единственным сохранившимся у меня воспоминанием о его настоящем детском восторге в ту эру был его третий день рождения. Я наливала клюквенный сок в его детскую чашечку, а ты завязывал ленточки на пакетах, которые сам же и собирался развязать для него через несколько минут. Ты принес домой трехъярусный «мраморный» торт от Виннеро на Первой авеню, украшенный кремовыми бейсбольными битами и мячами, и с гордостью водрузил его на стол перед высоким стульчиком Кевина. Через две минуты, как только мы отвернулись, Кевин проявил тот самый дар, который позволил ему вытащить через маленькую дырочку всю набивку из его любимого — как мы считали — кролика. Мое внимание привлекло резкое хихиканье. Руки Кевина были похожи на руки штукатура, а лицо сияло восторгом.

Такому маленькому мальчику, по твоему мнению, еще была недоступна концепция дней рождений и, соответственно, концепция ломтей.Ты рассмеялся, и — после всех твоих усилий — я была счастлива, что ты воспринял это неприятное происшествие как комедию. Однако я, отчищая мокрой тряпкой его руки, не могла веселиться. То, как Кевин погрузил обе руки в центр торта и одним хирургическим движением размазал его по столу, навеяло неприятные воспоминания о сценах из медицинских шоу. Жуткие программы конца тысячелетия оставляют мало места воображению: грудная клетка, вскрытая электропилой, развороченные ребра и красавчик доктор из сериала «Скорая помощь» погружается в кровавое море. Кевин не просто играл с тем тортом. Он вырвал его сердце.

В конце концов мы заключили сделку: я разрешаю тебе найти нам дом за Гудзоном; ты отпускаешь меня в Африку. Для меня сделка была довольно несправедливой, но отчаявшиеся люди часто выбирают кратковременное облегчение в обмен на отдаленные потери. Я продала свое право первородства за миску супа.