Цена познания

Эти соображения направили мои мысли в новое русло. Если предположить, что первая стадия опыта удалась, то со временем будут достигнуты и какие-то практические результаты. Но может быть, не «будут», а «были»? Что, если первое поколение препаратов уже существует? Не фантастические эликсиры, доставшиеся по наследству от прапрабабушки, не средство Макропулоса, а реальные, научно синтезированные лекарства, способные замедлять или останавливать процессы старения. Несомненно, даже если они и существуют, им еще очень далеко до совершенства. Несомненно, их будут еще не один год испытывать на лабораторных животных. И несомненно, нельзя рассчитывать на то, что они появятся в открытой продаже. Но они реальны! Я прикрыл глаза, чувствуя, как невидимый груз медленно сползает с плеч. Его присутствие не ощущалось до этой минуты, до того момента, когда я понял, что мой срок, возможно, продлится дольше, чем восемьдесят, от силы сто лет. Никогда прежде не казался мне этот срок таким кратким, как сейчас. Мы привыкли смиряться с тем, что считаем неизбежным, но только до тех пор, пока нам не показывают, что мы ошибались и неизбежного можно избежать. Я чувствовал себя как слепец, увидевший свет, как осужденный на казнь, которому даровано помилование. Кто знает, сколько дополнительных лет сможет подарить мне эта бесцветная жидкость (почему-то препарат виделся именно таким). Но сколько бы их ни было – это отсрочка, которой я постараюсь хорошо воспользоваться. Сколько дел я смогу еще сделать, сколько ощущений испытать! Я ощущал пьянящий прилив энергии. Как мал, как унизительно мал срок, отпущенный природой. Человек только успевает накопить знания, опыт, желания, только входит во вкус жизни и тут же попадает в руки безжалостной старости. И смерти. И хотя мы притворяемся на благо эксперимента, что забыли об этом простом факте, на самом деле забыть об этом нельзя. Но теперь, теперь все будет иначе. Все должно быть иначе. И мне уже чудилась вечная молодость и вечная радость, которую она принесет.

– Пятый?

Я вздрогнул, возвращаясь к реальности.

– Ты решил сегодня пропустить обед?

– Нет-нет. Я иду.

– Снова увлекся творчеством?

– Угу.

– Как идет? Хорошо?

– Да так себе. Честно говоря, не особо, – промямлил я, с тоской думая о более чем скромных результатах своей литературной деятельности.

– Ну старайся, старайся. У тебя есть еще несколько дней.

– А продлить срок нельзя?

– Извини, но на это тебе лучше не рассчитывать, – сказала Николь без тени жалости. – Если ты принимаешь свои книги так близко к сердцу, тебе надо было подумать об этом раньше. У нас график.

Идя в Секцию Трапез, я смотрел по сторонам и заново переживал покинувшее меня ощущение новизны. Эта необыкновенная для нормального человека обстановка давно стала обыденной, карикатурный уклад жизни успел превратиться в быт. Не плохой, не хороший, а просто до скуки привычный быт. Но теперь он больше не заслонял дерзкое и масштабное исследование, для которого был создан. И хотя согласно моим же собственным рассуждениям эксперимент имел еще все шансы провалиться, мне больше не удавалось быть таким абсолютным скептиком, как раньше. Напротив – теперь нужно было прилагать усилия для того, чтобы не впасть в противоположную крайность. Меня распирало глупое желание поделиться тайной. Хотелось влезть на стул и гаркнуть: «Вас обманывают! Вы не первые! Те, кто были до вас, тоже не знали, кто он такой!»

«Интересно, в чем нас еще обманывают?» – думал я, отмахиваясь от глупого порыва и непроизвольно вглядываясь в приветливые лица. За одним из них скрывался человек, возможно перешагнувший недосягаемый для всего человечества рубеж. Живой, реальный человек, в котором, быть может, воплотились тысячелетние мечты всего человечества. Любое из этих лиц могло принадлежать ему. Растворившийся в толпе актеров, он был неотличим от них, даже не подозревая об этом. Он жил где-то среди нас – обычных, медленно движущихся к смерти людей, которые давали ему возможность быть тем, кем он был.

В столовой шла бурная дискуссия. Выяснилось, что я отстал от жизни. За время моего затворничества неутомимый Четвертый организовал первый в истории шашечный чемпионат. Состязания должны были состояться через три дня, а пока все общество шумно обсуждало претендентов на победу. Если шансы Двенадцатого на первое место почти ни у кого не вызывали сомнений, то по поводу второго места мнения разделились. Одни считали, что победит Адад, другие склонялись в сторону изобретателя игры Адама. Сходство имен порождало некоторую путаницу в спорах, так как порой оказывалось, что спорщики говорят об одном и том же человеке. Я вспомнил слова Николь: «У нас график» – и подумал, что, возможно, незримые режиссеры решили таким образом скрасить задержку в выпуске моей книги. Взяв порцию, я подсел к галдящим болельщикам, с неудовольствием обнаружив напротив себя Восьмую. Она приветливо кивнула мне и повернулась обратно к моему родителю, находившемуся в центре внимания.