Цена познания

С того момента, как он кинул снимки на стол, я гадал, каким образом мне выгоднее всего отреагировать. Кадры были, бесспорно, убедительные. И мой первый гость, будучи живой копией Шеналя, блистал здоровьем. Доказательства и в самом деле выглядели неоспоримыми. Почти неоспоримыми. Как ни соблазнительно было поверить им и забыть об этом кошмаре, я не мог сделать этого, не покривив душой.

Ведь мы проверили всех актеров. Всех до единого. А создать живую копию не так уж сложно, особенно при их многолетнем опыте. Не говоря уж о фотографиях. Так что ни одно из этих доказательств не опровергало мои выводы окончательно. Но с другой стороны, что дало бы мне сейчас запирательство.? Несмотря на то что Тесье мог избавиться от меня одним движением пальца, он это не делал. Взамен он предпочел пойти на заметные неудобства, убеждая меня в том, что мои подозрения беспочвенны. Значит, каковы бы ни были бы его побуждения, у него есть причины оставлять меня в живых. Он ведет себя так, как будто не собирается причинять нам вред. Предположим, он врет, и эксперимент все же ведется над нами. Чего я добьюсь, заявив ему сейчас о своем недоверии? Только того, что он махнет рукой на все уговоры и решит, что «хороший свидетель – мертвый свидетель»? И сегодня же ночью претворит эту концепцию в жизнь? А уж если допустить, что мы все-таки, ошиблись… Тогда выходит совсем глупо. Продолжая упорствовать, я просто отказываюсь от того остатка денег, которые он еще может мне заплатить.

Все эти мечущиеся мысли вели к одному выводу – надо сделать вид, что я верю. Но не признавать, что я все выдумал про полицию. Потому что, если Тесье лжет, это единственная причина, по которой мы все еще живы. Пусть думает что угодно. Пока надо согласиться, а там посмотрим. Но ведь это несовместимо. Если я верю – значит, я выдумал свою «полицейскую версию». Если я настаиваю на ней – значит, я по-прежнему не доверяю ему. Кроме того, Тесье прав: если бы меня заслали сюда, я не стал бы рисковать всем, встречаясь с Мари. Просматривая снимки, я метался от одной идеи к другой, пока последняя карточка не легла на стол. Так и не придя к однозначному выводу, я произнес:«Интересные фотографии».

И стал ждать его реакции. Реакция последовала незамедлительно и только лишний раз подтвердила, с каким проницательным противником я столкнулся.

– Колеблетесь, – сказал Тесье.

Тон его был не вопросительным, а утверждающим. Затем он стал участливым.

– Перед вами такая сложная дилемма. Признаться этому людоеду в своей глупости или цепляться за свою версию? А вдруг он прав? А вдруг нет? Вопрос жизни и смерти… Хватит! – вдруг рявкнул он. – За все время существования проекта я ни разу не сталкивался с подобной глупостью! Да если бы мы экспериментировали над актерами, неужели бы я с вами разговаривал?! Прихлопнул бы как муху – и дело с концом!

И странно – хотя этот взрыв негодования мог быть искусственным, он каким-то странным образом уничтожил мои сомнения. Если бы Тесье уговаривал меня, взывал бы к совести и рассудку, сетовал на то, что я не даю им нормально работать, я бы проигнорировал все его увещевания. Но он, не мудрствуя лукаво, признал, что при других обстоятельствах уничтожил бы меня. Конечно, он мог разыграть этот гнев, он мог сейчас спокойно продумывать следующую реплику, он мог снова обманывать…

– Вы меня убедили, – сказал я. – Меня никто не посылал. Я нашел в комнате дневник Шеналя и сам сделал вывод о том, что подопытного не существует. А теперь можете прихлопывать меня как муху.

– Не буду, – сухо ответил он. – А надо бы.

Глава четырнадцатая

– Угадай, что они сказали? – Не буду.

– Почему?

– У меня нет никаких оснований для выводов.

– А ты попробуй.

– Не буду пробовать. Если я просто скажу наугад, ты подумаешь, что я так хочу.

– Не подумаю.

– Подумаешь. Я тебя знаю.

– Ну хорошо. Они сказали, что это девочка. Они уверены только на девяносто пять процентов, но я думаю, так и есть.

– Девочка? Здорово!

– Не притворяйся. Ты хотел мальчика.

– Неправда! Мне все равно. Я очень рад девочке.

– Обманщик.

– Но я действительно рад.

– Я знаю. Но ты больше хотел мальчика.

– Все, пора, – вмешался другой женский голос, – вы уже говорите на десять минут дольше, чем полагается.

– Николь, дай нам еще пять минут, – взмолился я. – Целый месяц этого ждали!

– Пять минут, и ни секундой больше, – строго сказала она.

Пять минут пролетели мгновенно. Прозвучали последние слова прощания, и родной голос пропал. Снова на месяц. До следующего визита к врачу.