Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики

Несомненно, что к концу 1930-х гг. реализация национал-социалистических чаяний, мягко говоря, не была завершена. Если оценивать «народные товары» с точки зрения предъявлявшихся к ним ожиданий, то они потерпели крах. Но останавливаться на этом нельзя. Мы должны продолжить логическую цепочку и задаться вопросом о том, какой смысл режим мог вкладывать в эти неудачи. И как только мы поставим этот вопрос, станет ясно, что разочарование, связанное с «народными товарами», не представляло никакой угрозы для идеологических основ национал-социализма. Так произошло не потому, что повышение уровня жизни являлось второстепенной задачей – отнюдь нет. Как неоднократно подчеркивал Гитлер, избавление немецкого народа от относительной бедности с тем, чтобы он жил так, как приличествует арийцам, представляло собой ключевую цель его политики. Дело в том, что низкая покупательная способность немцев не стала сюрпризом для Гитлера и прочих адептов его учения. Поскольку немцы были вынуждены существовать в условиях нехватки жизненного пространства, в окружении враждебных держав, которых натравливал на Германию мировой еврейский заговор, то не следовало удивляться тому, что немцы не могли себе позволить содержать автомобили. Не удивительно было и то, что семьи немецких трудящихся выбивались из сил, чтобы заплатить за аренду всего 40 квадратных метров неудобного жилья. «Народные товары» предвещали новое будущее. Но было бы крайне наивно думать, что они могли сделать его реальностью сами по себе. Как выразился сам Гитлер в своей «Второй книге», если германское государство не сумеет обеспечить немецкому народу достаточное жизненное пространство, «все социальные надежды» окажутся «утопическими обещаниями, не имеющими никакой цены»[477]. Реальным орудием создания богатого потребительского общества в американском стиле должен был стать перевооруженный вермахт – сила, способная дать немцам столько же жизненного пространства, сколько его было у американцев.

Историки Третьего рейха традиционно противопоставляют перевооружение «гражданским» задачам режима, как будто то и другое представляло собой две взаимно исключающие альтернативы: эта точка зрения нередко укладывается в формулировку «пушки или масло». И в таком подходе скрывается несомненная истина. Как мы уже видели, начиная с 1934 г. в соответствии с «Новым планом» Шахта импорт промышленного сырья, в конечном счете предназначавшегося для перевооружения, получил приоритет над импортом сырья, требовавшегося для народного потребления. В то же время Рейх, изыскивая средства на вооружение, выкачал из населения почти 60 млрд рейхсмарок в виде налогов и частных сбережений. В отсутствие этих расходов домашнее потребление и частные инвестиции явно могли бы быть значительно более высокими. К 1938 г. военные расходы выросли до 20 % национального дохода, чего хватило бы для оплаты даже самой грандиозной жилищной программы. Тем не менее формула «пушки или масло» неверна. На стратегическом уровне пушки в конечном счете рассматривались как средство, способное дать населению больше масла— в самом прямом смысле, посредством завоевания Дании, Франции и плодородных сельскохозяйственных угодий Восточной Европы. В этом смысле перевооружение представляло собой инвестиции в грядущее процветание. Но хотя, возможно, именно так думали Гитлер, Геринг и прочее германское военно-политическое руководство, эту идею о предназначении перевооружения, несомненно, не разделял средний немец в 1930-е гг.[478]Однако при этом напрашивается вопрос – что перевооружение означало в 1930-е гг. для немцев? Вправе ли мы рассматривать перевооружение как обузу, снижавшую уровень жизни и служившую еще одним препятствием к реализации мечты о массовом потреблении? Или же в реальности будет более уместно вывернуть эту логику наизнанку и считать перевооружение своеобразной разновидностью коллективного потребления?