Цена счастья

— Почему вы не одеты? — строго спросила Эмма.

— Потому что мы не можем найти мисс Пиннер, и не знаем, что нам одевать. — Отвечала, как обычно, Мегги. Ее черные глаза блестели от возбуждения. — Мы хотели сказать тебе об этом сто лет назад, но папа велел, чтобы мы тебя не будили.

Эмма была тронута заботливостью мужа: она любила Барнаби, и это сильное чувство делало ее беззащитной перед ним. Любящая жена особенно уязвима.

— Мисс Пиннер исчезла! — ликовала Дина.

— Не говори глупостей! — оборвала девочку Эмма. — Как могла она исчезнуть?

— Но это правда! И ее сумка тоже исчезла. Папа говорит, что она, должно быть, собрала вещи и уехала на раннем поезде. Он в ярости.

Эмма молниеносно вскочила с кровати, накинула пеньюар.

— Я не верю ни одному вашему слову, — заявила она.

— Но это правда, правда! — завопили девчонки. — Она оставила записку.

Эмма устремилась в комнату Луизы. Ее поразило, что там все было в полном порядке: кровать тщательно убрана, накрыта покрывалом с бахромой, столик опрятен и чист. Одним словом, она не обнаружила каких-либо следов спешки.

И все же в этом не было ничего экстраординарного. Луиза — скрупулезно-аккуратная, на немецкий манер, женщина. Выходя из любой комнаты, она всегда проверяла, все ли на своих местах. «Сделай так, чтобы каждому человеку было приятно сюда войти», — таков был ее девиз.

Ее комната выглядела именно так, как если бы отъезд Луизы не был столь неожиданным. Но ведь она не уехала средь бела дня, а сбежала тайком. По-видимому, ей пришлось красться по дому в темноте, чтобы не разбудить его обитателей. Наверное, в целях конспирации она шла до станции пешком. Трудно было поверить, что, затеяв побег, она не поленилась навести безукоризненный порядок в своей спальне.

Если Луиза вообще ложилась спать в эту ночь…

Эмма распахнула дверцу гардероба и увидела, что он пуст: находившаяся в нем немногочисленная безвкусная одежда Луизы исчезли. Эмма подошла к туалетному столику и выдвинула ящики. Они были тоже пусты. Сомнений оставалось — Луиза до мелочей продумала свой побег из Кортландса.

Но почему она так поступила? Почему? Вчера она находилась почти в состоянии эйфории, казалась на удивление счастливой; она преодолела тщеславное желание поделиться с семейством Кортов потрясающей новостью: несокрушимый Дадли попросил ее выйти за него замуж. Она просто не могла сбежать в преддверии такого и не снившегося ей чуда.

— Где мужчины? — спросила Эмма у радостных девочек.

— Внизу. Они просили тебя не беспокоить. Папа сказал, что не верит записке.

— Какой записке? — недоумевала Эмма.

— Той самой, которую оставила мисс Пиннер. Она адресована папе, но он ее нам не показал. Я думаю, там говорится о любви, поцелуях и прочих взрослых штучках.

— Мегги!

Нимало не смутившись, Мегги кружилась по комнате, пританцовывая и напевая:

Мисс Пиннер, худая и так, как скелет.

Опять опоздала на званый обед.

И обе девочки зашлись веселым хохотом. Эмма пыталась урезонить детей:

— Я думаю, что мисс Пиннер не убежала, а поехала в Лондон за своей собачкой. Возможно, дядя Дадли разрешил ей привезти Скромницу к Нам. Сейчас же одевайтесь, а я тем временем спущусь вниз и…

— Вы ошибаетесь, мадам, — донеслось до нее фырканье миссис Фейтфул, стоявшей в дверях. — Она сбежала. Как и другие ее предшественницы.

Старуха произнесла эти слова с особенным злорадством. В ее подслеповатых глазах светилась ненависть:

— Луиза еще легко отделалась! Эта тихоня замышляла недоброе. В чем вы, смею заметить, очень скоро убедитесь. Она была прирожденной интриганкой. Как и другая беглянка, белокурая кривляка. Я бы не стала беспокоиться за судьбу Луизы. Сбежала, и слава богу.

Миссис Фейтфул, заполнившая дом своим громким скрипучим голосом, не скрывала радости. Никто бы не удивился, если бы вдруг обнаружилось, что эта кортландская «ведьма» виновна в исчезновении Луизы, действуя на ее психику своими заклинаниями и ворожбой.

Но Эмме было не до миссис Фейтфул и ее предсказаний. Она поспешила вниз, чтобы увидеться с Барнаби.

Она нашла мужа в столовой. Стол был накрыт для завтрака. Эмма, остановившись в дверях, заметила, что Барнаби с аппетитом поглощает овсянку, но Дадли, по-видимому, не только не завтракал, но даже не садился за стол. Он мерил аршинными шагами комнату, его одутловатое лицо пылало, толстые пальцы судорожно сжимались. Дадли не причесался и не побрился. Эмме показалось, что он плакал.

Барнаби был сдержан. Эмма поняла, что муж старается сохранять спокойствие, чтобы смягчить страдания брата. Он сочувствовал Дадли.

— Но я повторяю, брат, что ни разу даже не взглянул на нее, тем более не давал Луизе ни малейшего повода думать, что увлечен ею. Я просто не понимаю этой записки и могу сказать только одно: она составлена истеричной и глупой деревенщиной, — заключил Барнаби.