Вот круглый стол, покрытый красной скатертью с кисточками, он стоит посередине комнаты. На нем поднос с пустой на три четверти бутылкой бренди, стакан и кружка с водой. Рядом с подносом два листа почтовой бумаги, один исписанный, другой чистый, чернильница и ручка.
Кажется, в ее тюрьме нет электрического освещения, а маленькое оконце, сплошь заросшее густым плющом, пропускает только тусклый зеленый свет, погружающий каморку в полумрак. Эмме пришлось поднести записку к окну, чтобы прочитать ее.
Сверху было начертано: «Пожалуйста, перепишите нижеследующее письмо своим почерком».
Письмо было адресовано Барнаби. Оно гласило:
Содержание письма было настолько абсурдным, что Эмме хотелось рассмеяться, если бы она не испытывала боли, страха и полного неведения.
Ее одежда еще не высохла после «прогулки» под дождем; Эмму знобило не только от холода, до и от страшных предчувствий. Не постигла ли ее трагическая судьба обитательниц Кортландса? Ведь в поместье Кортов дважды оставляли загадочные мелодраматические письма, и никто не мог объяснить их смысла. А те, кто их сочинял, исчезали бесследно.
Правда, Луиза оставила свое душещипательное послание всего два дня назад. Эмме казалось, что гувернантка пропала навсегда.
Неужели Луизу тоже сначала заперли в этой маленькой, темной, располагающей к боязни закрытого пространства конуре, которая, возможно, находится где-то в Кенте, неподалеку от Кортландса? Эмма так решила, потому что ее одежда оставалась все еще влажной.
А что, если она не заперта, а всего лишь поддалась разыгравшемуся воображению?
Эмма бросилась к выходу и попыталась повернуть дверную ручку. Безуспешно. Маленькое, заросшее плющом оконце тоже было наглухо закрыто. Эмма пододвинула стул, встала на него, намереваясь отворить окошко.
Но крепкая рама не сдвинулась с места. Эмма не сумела даже разглядеть сквозь плющ, куда выходит окно: на дорогу, в поле или в сад.
Может быть, ее тюремщик сторожит внизу и явится сюда, если она поднимет шум? Эмма начала стучать в дверь, звать на помощь — но царила мертвая тишина. Тогда она стала колотить по полу колченогим стулом, не найдя в конуре более подходящего предмета.
Когда она переставала шуметь, ей казалось, что обманчивая тишина становится оглушительной, невыносимой. За окном защебетала укрывшаяся в плюще какая-то пичуга. Взглянув на часы, Эмма удивилась: только что миновал поддень, а в комнате были сумерки.
Эмма снова принялась стучать и звать на помощь. Видимо, от напряжения у нее заболела голова, да так сильно, что она едва не потеряла сознание. Налив в стакан изрядную дозу бренди, Эмма выпила его до дна. Постепенно ее возбуждение спало.
Она собрала всю оставшуюся волю, чтобы понять: что же произошло? Положение абсурдное, но оно неминуемо должно чем-то разрешиться. Не могут же ее держать здесь в роли пленницы или заложницы бесконечно. Зачем? В ее заточении не было никакого смысла. Дети скажут Барнаби, что она обещала вернуться после обеда. Если она не появится, ее муж немедленно обратится в полицию. Он не будет колебаться, как это было в случае с Луизой или Сильвией. Существует огромная разница между тем, когда сбегают гувернантки и когда нежданно-негаданно исчезает любимая жена. Особенно если для побега нет никаких причин. И не будет! Потому что она не станет переписывать эту мерзкую ложь, сочиненную преступником, питающим, как и многие садисты, слабость к мелодраме: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю. Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги… Я люблю тебя слишком сильно, чтобы выносить все это, потому я ухожу…»
Ухожу, ухожу, ухожу… Вот рефрен этих продольных посланий. Записки сочинены кем-то по одному шаблону. Они предназначены жертвам обреченным только с одной целью: их исчезновение — подразумевается уход из жизни — должно выглядеть добровольным…
Для жертв?!
Нет! Эмма не станет жертвой маньяка-невидимки. Разозлившись, она стала обдумывать возможное развитие событий, не упуская ни одной мелочи.