Цена Шагала

Он стал вспоминать, что было при нем, когда он пошел на свидание с антикваром, и с удовольствием осознал, что не брал ничего лишнего: чемоданчик, в котором лежали свернутые холсты, сигареты, зажигалка, должно быть, какая-то сумма мелочью; но документы, записная книжка, деньги — все это осталось в гостинице, ключ от номера которой он также не брал с собой, а сдал перед уходом портье. «Значит, — подумал Сорин, — пока еще никто не знает, кто я. Значит, нельзя отвечать ни на один вопрос: даже самое правильное произношение, даже больничная слабость не позволят уху лондонского полицейского признать во мне лондонца, да и вообще англичанина, впрочем, так же как и американца. И как только они это поймут, рано или поздно, любая линия расследования приведет их к моей национальности, равно как и к гражданству, а там и к имени — и поминай как звали. Следовательно, задача номер один — молчать, и задача номер два — выбраться отсюда».

Он скользнул ослабевшей рукой под простыню и понял, что помимо больничной рубахи на нем ничего нет. Вся его одежда исчезла в неизвестном направлении, а разгуливать по английской столице в «дезабилье», тем более государственного происхождения, идея не только глупая, но и безумная. Итак, прежде всего надо достать собственную одежду.

Он попытался сесть в кровати и понял, что ему это еще не под силу. Однако смог разглядеть все то, к чему он подключен, и понять, насколько он плох. Склонив голову на грудь, он внимательно изучил катетер капельницы, подключенной к его левой руке, датчики, идущие откуда-то от сердца и от висков к хитрой машине на столике, а также весь интерьер палаты: большое окно и дверь с матовым стеклом. Вся эта работа далась ему не без усилий, и, ощутив свою слабость и почти полную беспомощность, Сорин решил: надо выждать, выждать, по крайней мере, еще несколько дней, пока мышцы не напитаются достаточной силой, чтобы поднять его с постели и позволить выйти отсюда.

«Может быть, пока поиграть в немого?» — подумал Сорин, но тут же с негодованием отмел эту мысль. Любой немой должен понимать язык жестов и изъясняться на нем. Нет, наверное, лучшей тактикой будет бессознательное состояние. Пусть пока его кормят через капельницу, пусть наполняют организм витаминами: возможно, они придадут ему сил.

Часа через два пришла сестра и вновь попыталась обратить на себя его внимание. Однако и в этот раз Андрею удалось избежать прямых контактов: он промычал нечто нечленораздельное и устало прикрыл глаза. Медсестра похлопотала немного возле его кровати, переписала показания каких-то датчиков в блокнот и, еще раз с сожалением посмотрев на Сорина, вышла из комнаты.

«Долго так продолжаться не может, — подумал Андрей. — Рано или поздно она поймет, что я уже способен говорить, и тогда начнется самое неприятное. Что ж, тактику поведения больного в бессознательном состоянии придется отставить. Каков же запасной вариант?»

Мысли, вялые и хаотичные, копошились в его голове, и тут, неожиданно, пришло решение. Серб! Конечно, он — серб. На фоне всей этой неразберихи в Косово, отзыва посольских представителей, международных нот, бомбежек биографию какого-нибудь Милоша Германовича проверить будет практически невозможно. А славянский акцент его английской речи лишь добавит достоверности тем отрывочным сведениям, которые он собирается дать как сестре, так и полицейскому дознавателю, если таковой вдруг возникнет.

Итак, серб. Откуда он родом? Скажем, из Дубровника. Сюда, естественно, приехал в поисках лучшей доли. Как добирался — трудно объяснить, поскольку английский знает плохо. Где живет и где документы — сошлемся на частичную потерю памяти. Кто и за что его пырнул — бог его знает. Конечно, сербская легенда, как говорят шпионы-профессионалы, тоже с трудом могла выдержать критику, однако, «за неимением гербовой пиши на простой», и сложность поиска сербского переводчика, на что уповал Сорин, даст ему фору, по крайней мере, день-другой, что уже немало для того, чтобы оправиться, чуть-чуть набраться сил и, в конечном итоге, покинуть это гостеприимное заведение.

«Решено, — сказал себе Андрей. — Забудем фамилию Сорин, и я — Милош Германович». Успокоенный этой мыслью, он уснул.