Цена соли

— Ты понимаешь, что это единственный напиток, который я выпила с тех пор, как мы покинули Нью-Йорк? — произнесла Кэрол. — Конечно, ты не понимаешь. И знаешь, почему? Я счастлива.

— Ты красивая, — сказала Тереза.

Кэрол улыбнулась ей снисходительной улыбкой, которую Тереза так любила, и пошла к туалетному столику. Она обернула вокруг шеи желтый шелковый шарф, завязала его свободным узлом и начала расчесывать волосы. Свет лампы обрамлял ее фигуру, как на картинке, и у Терезы возникло ощущение, что она уже видела это прежде. Она вдруг вспомнила — вот женщина на фоне окна расчесывает свои длинные волосы, вспомнила даже кирпичи в стене и мглистый, моросивший в то утро дождь.

— Как насчет духов? — спросила Кэрол, двигаясь к ней с бутылочкой. Она коснулась лба Терезы пальцами, у линии роста волос, куда она поцеловала ее в тот день.

— Ты напомнила мне женщину, которую я видела когда-то, — сказала Тереза. — Где-то в Лексингтоне. Не ты, вернее, а свет. Она расчесывала волосы, — Тереза умолкла, но Кэрол ждала, что она продолжит. Кэрол всегда ждала, и никогда нельзя было угадать, что она хочет сказать. — Однажды рано утром, по дороге на работу… я помню, что как раз начался дождь, — Тереза запнулась, — я увидела ее в окне.

Вообще-то она могла не продолжать, не рассказывать, как она простояла там, наверное, минуты три или четыре, желая жадно, с таким напряжением, что это высосало из нее все силы, чтобы она была знакома с этой женщиной, чтобы она могла войти в дом, постучаться — и ее радушно встретили бы там; желая, чтобы она могла сделать это вместо того, чтобы идти на работу в Пеликан Пресс.

— Моя ты сиротка, — сказала Кэрол.

Тереза улыбнулась. Не было ничего неприятного, ничего ранящего в словах Кэрол, когда она произнесла их.

— Как выглядела твоя мать?

— У нее были черные волосы, — быстро проговорила Тереза. — Она ни капельки не была похожа на меня.

Тереза всегда замечала, что говорит о матери в прошедшем времени, хотя та в эту минуту была жива-здорова где-то там, в Коннектикуте.

— Ты действительно считаешь, что она больше никогда не захочет тебя увидеть? — Кэрол стояла у зеркала.

— Не думаю.

— А что насчет семьи твоего отца? Разве ты не говорила, что у него есть брат?

— Я никогда с ним не встречалась. Он был кем-то вроде геолога, работал на одну из нефтяных компаний. Я не знаю, где он сейчас, — было намного легче говорить о дяде, которого она никогда не видела.

— А какая теперь фамилия у твоей матери?

— Эстер… миссис Николас Стралли.

Это имя значило для нее не больше, чем любое увиденное в телефонной книге. Она посмотрела на Кэрол и внезапно пожалела, что произнесла это имя. В один из дней Кэрол могла бы… Боль от утраты, от беспомощности охватила ее. Она ведь так мало знала о Кэрол.

Кэрол посмотрела на нее.

— Я больше никогда не спрошу, — сказала она, — никогда не спрошу больше. Если второй бокал вгонит тебя в тоску, не пей его. Я не хочу, чтобы ты грустила сегодня вечером.

Ресторан, где они ужинали, тоже выходил на озеро. Ужин превратился в банкет — с шампанским в начале и бренди в конце. Впервые в жизни Тереза чуть-чуть опьянела, на самом деле даже сильнее, чем она хотела бы показать Кэрол. Теперь Лейкшор драйв для нее всегда будет широким проспектом, усеянным особняками, которые, все как один, напоминали Белый Дом в Вашингтоне. А в памяти будет звучать голос Кэрол, рассказывающий то об одном доме, то о другом, где она бывала; и беспокойное осознание того, что какое-то время это был мир Кэрол, так же, как и Рапалло, Париж и другие места, о которых Тереза не знала, но которые были фоном, рамкой для всего, что делала Кэрол.