Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

Переселяясь на новые земли в завоеванные страны Востока, греческие колонисты добровольно отдавали себя под покровительство правителей этих стран, наделенных неограниченной деспотической по своей сути властью, и, таким образом, ради материального благополучия и личной безопасности жертвовали значительной частью своей прежней гражданской свободы. Новые полисы, в которых по большей части оседали эти переселенцы, возникли в результате планомерной градостроительной политики Александра и его преемников и в силу этого уже изначально находились в своего рода вассальной зависимости от верховной царской власти. В своих официальных рескриптах и посланиях эллинистические монархи охотно даровали греческим городам «свободу и автономию». Но это было не более чем красивым жестом, который на деле означал лишь милостивое согласие на право пользования сильно урезанным внутренним самоуправлением, отнюдь не предоставление настоящего государственного суверенитета. В державе Селевкидов цари по своему произволу уступали, дарили и продавали находившиеся на их территории города меняли границы их земельных владений, вносили поправки в их конституции, наконец, сливали их между собой и переносили с места на место. Понятно, что, сознавая себя заложником царской милости или, наоборот, гнева, гражданин такого полиса понемногу терял и сознание своей человеческой полноценности, которую греки, как мы уже знаем, не мыслили в отрыве от гражданской свободы.

В таких условиях человеческая личность была обречена на деградацию, измельчание и сведение к определенного рода стандарту. Эллинистический мир вообще был миром шаблонов. Наряду со стандартными, почти без изменений переходившими из одной страны в другую типами одежды, мебели, столовой посуды, терракотовых статуэток, городских и сельских жилищ, общественных зданий и т. п. эта эпоха выработала также и несколько более или менее стандартных типов человека, среди которых особенно заметен тип преуспевающего «буржуа», целиком погруженного в рутину своей деловой жизни. Венцом его карьеры могла стать какая-нибудь высокая должность либо в его родном полисе, либо в бюрократическом аппарате монархии, либо даже при дворе. Но даже и самые видные персоны среди людей этого сорта, как, например, Аполлоний, диойкет (что-то вроде министра финансов) Птолемея II Филадельфа, известный нам по большому папирусному архиву, оставленному его секретарем Зеноном, кажутся бледными и неинтересными, если сравнивать их с последними героями свободной Эллады, такими как Тимолеонт, Демосфен или спартанские цари-реформаторы Агис и Клеомен. В душной атмосфере деспотической монархии нивелировались и тускнели даже и самые яркие индивидуальности, не исключая, между прочим, и самих царей, которые в эту эпоху нередко как бы растворялись в безликой мощи бюрократической машины, управлявшей страной от их имени.