Цена жизни - смерть

Тенистого места на стоянке не нашлось. Он проехал мимо в надежде припарковаться где-нибудь поблизости, возможно на другой стороне, лишь бы видеть вход, но и там не нашел ничего подходящего. Проклиная все на свете, Турецкий оставил-таки машину на самом солнцепеке, а сам спрятался на лавке в тени. Пока он маневрировал около здания НБН, время встречи, указанное Старухиной, прошло. Прошло еще пятнадцать минут. Турецкий посмотрел на свою черную «Волгу» и кожей почувствовал, как она накалилась. Его начали одолевать сомнения. Может, они разминулись? Но как? А вдруг… Заткнись и не каркай, приказал Турецкий своему внутреннему голосу, который оживал при мыслях о Старухиной и начинал вещать непозволительно громко, к тому же нес полнейшую чепуху.

Чтобы окончательно добить неуступчивый внутренний голос и восстановить душевное равновесие, он позвонил ей из автомата. Никто ему не ответил. Значит, через минуту появится, решил Турецкий. И прождал еще двадцать. Потом опять позвонил, и опять ему никто не ответил. Ну это уже полный маразм! Турецкий выругался про себя и раздраженно плюхнулся на скамейку, к которой уже начало подбираться солнце.

Голова его слегка гудела, то ли от коньяка и последующего пребывания на жаре, то ли от уличного шума. И тут прямо у него за спиной настойчиво просигналили. Турецкий снова выругался про себя и недовольно оглянулся. Это была она на семьсот сороковом «вольво».

Старухина опустила стекло и перебралась с водительского места на сиденье пассажира, поближе к тротуару:

— Прошу прощения, Александр Борисович! Никак не могла завести. Пришлось консилиум собирать. Вы на коне?

Турецкий секунду поколебался. С одной стороны, ехать вдвоем — тактически правильнее. Даму можно напоить, а самому сесть за руль. Но прикинуться безлошадным… Нет, не серьезно, детский сад какой-то. Он кивнул в сторону своей черной «Волги», над которой воздух дрожал, как над раскаленной сковородкой.

— Тогда следуйте за мной, — сказала Старухина.

— Хорошо. А куда, если не секрет?

— На Соколиную Гору.

Турецкий поехал за ней. Он настолько исполнился предвкушением многообещающего вечера, что не замечал обжигающего, достойного Сахары воздуха и не вытирал скатывающиеся со лба капельки пота, даже галстук не ослабил.

Что ж она, интересно, так долго созревала, думал Турецкий. Или работой перегружена? Или наводила насчет меня справки? У кого, спрашивается, у Славки, что ли?

Когда они подъехали к чугунным воротам наркологической клиники, Турецкий сообразил, что, кажется, Старухина собирается претворить в жизнь разработанный им план: насмотреться на живых наркоманов, расстроиться как следует, а потом уговорить Турецкого ее утешить.

Но на наркоманов смотреть они не пошли, хотя те мирно гуляли и нюхали пыльные цветочки тут же во дворе под пристальным наблюдением двух амбалов в белых халатах. Старухина, которую тут явно знали в лицо, проводила Турецкого в директорский кабинет.

— Знакомьтесь, Виктор Эммануилович Дименштейн, прекрасный знаток наркоманов, особенно древних, обладатель самых нетрадиционных взглядов и большой любитель поговорить.

— Ты еще забыла, что я доктор наук, академик, секс-гигант и твой бывший муж. — Дименштейн звонко чмокнул Старухину в щечку и протянул руку Турецкому: — С кем имею честь?

— Турецкий, Генпрокуратура, — несколько обескураженно представился Турецкий, — интересуюсь наркоманами. — Чуть не добавил «и вашей бывшей женой».

— Виктор Эммануилович сейчас угостит нас кофе и расскажет о своей теории свободного выбора, правда, дорогой, поделишься?

— Конечно, дорогая. — Он распорядился насчет кофе и усадил дорогих гостей на веселенький диванчик перед низким столиком. — Каждый человек волен делать свободный выбор: принимать ему наркотики или нет. И это как свобода совести, свобода слова или свобода вероисповедания, это нельзя запретить и за это нельзя наказывать. Вот в чем я глубоко и непоколебимо убежден!

Дименштейн Турецкому не понравился сразу и на всю оставшуюся жизнь. Был он губошлеп с узкими глазками и лицом, слегка изъеденным ямками то ли от оспы, то ли от юношеских угрей. Но говорил хорошо, заболтать мог кого угодно, видимо, за это и полюбила его в свое время Старухина — женщины же любят ушами.

— Тогда зачем вы их лечите? — спросил Турецкий. — Пусть бы себе освобождались от нравственных цепей.