Цена золота. Возвращение

Ее сыновья не были такими. Она, всю жизнь дрожавшая над каждым грошом, вдруг заплатила тысячи лир чистым золотом за это мимолетное удовольствие. Сыновья ее не были такими, а ага всегда был такой, только она раньше этого не знала.

— Дерьмо, — повторила она. — Дерьмо в феске! Хе-хе-хе-хе…

Ей было хорошо. Она с наслаждением отпила из меха, потом еще и еще, пока не опорожнила его до половины. Тогда она налила немножко воды и в рот Деянке. Девочка поперхнулась, но она налила еще. И задумалась. Что дальше? Куда бежать? И, сидя вот так, погруженная в свои мысли, качнулась назад, потом вперед, повалилась на траву, устроилась поудобнее и больше не шевельнулась.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

С Родоп дул ветерок, и дымные облака висели теперь в стороне от села, над равниной. Дома еще курились, но этот дым был легким — как из труб в мирные холодные предвесенние дни.

Тихо было на улочках, тихо во дворах, и стук копыт усталого жеребца одиноко отдавался в тишине. Ни собачьего лая, ни петушиного крика. Не сновали по двору молодухи, не плакали дети. Мужчины в неудобных позах лежали под заборами, в подворотнях, перевесившись через плетни.

Турецкие посты молча отдавали честь, так же молча из дома на перекрестке вышли трое помаков, держа на плечах узлы с чьим-то девичьим приданым. Только с дальнего села долетали крики и вместе с ними — звон бубна. Видно, там хозяйничали цыгане.

Повсюду царили порядок и спокойствие. Исмаил-ага возблагодарил аллаха, умиротворившего село, и гнев его улегся. Из-за оград лился запах миндаля, ветви его были густо усыпаны ранним цветом, и ага еще раз осознал мудрость аллаха, поспешившего послать эти цветы, чтобы показать людям, сколь неистребимы жизнь и красота вопреки всему. Ему захотелось испросить у него хорошего весеннего дождя — год был засушливым, а хлеба — чахлыми, но он оставил это для послеобеденной молитвы. Тогда он все исполнит по обряду и будет ближе к аллаху.

Исмаил-ага издали увидел два старых ореха во дворе Хадживранева дома, темную черепичную крышу — она не рухнула — и резные столбы открытых сеней — все такие же светлые, не тронутые огнем. И он почувствовал, как забилось его сердце, и поскакал туда, и влетел в распахнутые ворота. Слуга Зекир оказался тут как тут и взял коня за узду.

— Приходили грабить? — спросил Исмаил-ага.

— Никто! Все знают, ага, что это твое! — ответил живо слуга. Ему осточертело сидеть в этом дворе, в то время как другие правоверные занимались полезным делом. — Только Шабан-ага наведывался, тебя разыскивал. Они сейчас Гашарову махалу чистят… У него часы с золотой цепью. Учителевы… Решид-паша сам велел ему взять… Говорят, юнак был этот учитель, а?

— Выводи жеребца, — сказал Исмаил-ага и передал поводья слуге. — По улице! — крикнул он немного погодя, увидев, что Зекир ведет коня по двору, и резко указал за ограду; слуга пошел к воротам, шагая как-то боком, одним плечом вперед, не спуская глаз со своего господина.

2

Исмаил-ага остался один. Он подошел к колоде и одну за другой внимательно оглядел позеленевшие плиты, устилавшие землю. В пазах между плитами мох был старый, многолетний, и только вокруг одной из плит, позади колоды, куда редко ступала нога и не выплескивали воду, он был редким, низким и неровным.

Аге не хотелось спешить. Ему казалось, что, начни он тотчас, торопливо, все получится не так, как надо, и воспоминания об этой минуте будут некрасивыми.

Он поднял лицо к уже очистившемуся небу, глубоко вдохнул воздух и прислушался. «Цок-цок, цок-цок…» — все тише стучали копыта коня. И Зекир был там. Они удалялись. Но удаляющиеся звуки напоминали о том, что слуга вернется. Исмаил-ага медленно присел на корточки возле колоды. С той же нарочитой медлительностью стал ощупывать края плиты; так же медленно, морщась и думая, насколько все же неприятно и обременительно все это, вытащил нож, чтобы выковырять мох. И тут ему почудилось, что со стороны дома донесся чей-то голос.

Исмаил-ага подскочил к колодцу и с силой запустил ворот, запустил неумело, не придержав ладонью деревянный барабан. Ворот затрясся, ведро с грохотом полетело вниз, ударяясь о каменные стенки, и наконец всплеснуло где-то в мокрой темной глубине. Затем все стихло, и в этой тишине самым притихшим был Исмаил-ага.

Он метнул взгляд на дом — там никого не было. Потом посмотрел на колоду — теперь он ее ненавидел. Никогда в жизни не приходилось ему делать что-то тайком, прислушиваясь к малейшему шороху, копать чужое золото и вскакивать вот так в испуге… Ал-лах!

Никогда в жизни ага не доставал сам воду, никогда, ни из одного колодца; а тут он уже медленно вертел ручку; веревка накручивалась со скрипом; полное ведро тянуло вниз огромной тяжестью; и что-то еще более тяжелое давило у него внутри — не то в животе, не то под сердцем — и тоже ворочалось; ага перестал вертеть ворот, ведро повисло на полпути, а он стоял, задыхаясь, обеими руками вцепившись в ручку, и снова оглядывал все, что было у него за спиной, на этот раз медленно, с трудом поворачивая голову в сторону сеней, сарая и конюшен.