Цена золота. Возвращение

Бабка Гюрга знала, что никому и ничем не остановить Спаса. Сотни глаз следили за ним, но без укора, не так, как следят за безумцем. Кочо, стоявший в растерянности среди трупов, уже тоже вытаскивал нож. Иван Тилев с молодой женой Божией опередил его, Гого Мишев на прощанье приласкал Спасию.

И не слышно было воплей, не слышно стонов — только мольбы. Девушки и вдовы молили, чтоб их тоже кто-нибудь убил.

— Спас, а нас неужто ты оставишь? — глухо спросила старшая сестра его Люляна. — Меня и Велику?

Велика, дочь ее, недавно обрученная, тоже взмолилась.

Молила его и другая сестра — Николина — с дочерью Сыботкой. Молили другие женщины.

— Прощай, сестра, — и Спас взмахнул ножом, — и ты, племянница… И тебе, Николина, сестричка, и тебе, Сыботка — на́ тебе от дяди!

Оставались чужие девушки и молодицы. Спас растерялся. На чужих рука не поднималась. Но кто-то выругался в алтаре, кто-то взревел. Может, турки уже ворвались туда? Как перед господом богом взмолились девушки:

— Байо{50}, и меня, заклинаю тебя!

— Заклинаю тебя, байо, и меня!

И снова собрался с силами Спас. С ножа его текла кровь, а из синих глаз — слезы.

— Получай!..

— И ты! Хоть и мала еще, и тебя обвенчаю!

И страшно было, и не поверить было в такое венчанье, и старуха, пожалуй, была рада, что сыновья ее погибли раньше. И она перестала глядеть. Теперь она не могла припомнить, когда же пронзил Спас ножом самого себя. А Деянка все всхлипывала, просила пить.

4

Розовое облачко посерело и выросло. Холод пронизывал до костей. Старуха снова поежилась. Она давно не спала в поле и позабыла, что весенние ночи такие холодные. Нужно было на что-то решаться. Девочка могла простыть.

Внезапно собака вскочила и ощетинилась. Что-то прошуршало в стороне от них, в кустах. Собака подошла к старухе и прижалась к ее ногам — пуганая была. Старуха поднялась.

Справа, поверху, задевая ветки кустарника, кралась белая чалма. «Исмаил-ага!» — мгновенно вспомнила старуха устинского владетеля и все, что произошло в этот страшный день, и прокляла свою седую голову — как могла она позабыть? Но над этой чалмой не было фески, а над ухом, на белой материи темнело алое пятно, очень похожее на кровь, и какой-то другой человек шел следом за первым и сказал ему по-болгарски:

— Не было бы турок на дороге.

— Перейти все равно надо, — ответил раненый. — К ночи мы должны быть в Филибе, в консульстве.

Они прошли, и после стольких дней засухи крупные слезы потекли по щекам старухи. «Родимые, — подумала она, — родимые! Где сейчас ваши матери? И куда вы еще спешите?»

Она постояла, пока они, выбрав минуту полного безлюдья, быстро пересекли белую дорогу, никем, кроме нее, не замеченные. Всего три-четыре шага по дорожной пыли — до ближайших кустов, но эти шаги показались ей очень знакомыми, словно она где-то их видела, совсем недавно, особенно шаги раненого, он ступал до боли знакомо — легко, немного косолапя, — но листва тут же поглотила и людей, и их шаги, и походку раненого, и мысль о том, что, быть может, она его знает.

Старуха вытерла лицо, потом вдруг решила, что ей тоже нужно спешить, и огляделась, прикидывая, каким путем короче до Филибе.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Оказавшись за воротами Хадживранева дома, Исмаил-ага увидел телегу — она заворачивала за угол в глубине улицы. Между тем прошло немало времени, и Исмаил-ага рассчитывал, что она давно выехала из села и катит сейчас по дороге к вырубке, так что ему не придется долго ждать, когда он, перегнав ее, верхом доберется до Горок. Исмаил-ага пустил жеребца рысью, чтобы спросить у возчика, где он застрял, но неподалеку от перекрестка ему наперерез выскочили из какого-то двора трое горцев. Расставив руки, они трусливо пятились перед жеребцом, но не сходили с дороги и наконец заставили его остановиться.

Это произошло так внезапно, что Исмаил-ага не успел их отогнать. Оторопев от неожиданности, он мотался в седле из стороны в сторону, пока жеребец не успокоился и только тогда удивленно спросил:

— Что вам надо? Что случилось?

Все трое указали глазами на двор: оттуда, с высоты своего коня, дружески кивал ему Мемед-ага.

— Прости, Исмаил-ага, — сказал он, — интересы империи требуют. Подъезжай, не бойся!

— Здесь, нет никого, кого бы я мог бояться, — вспыхнув гневом, ответил Исмаил-ага. — Что тебе надо? Говори!

— Мы должны тебя обыскать.

— Зачем?

— Мы будем обыскивать каждого, кто выйдет из того дома… Павел Хадживранев жив… Мы только что обыскали возчика…

— Это твое ремесло… обыскивать пеших и конных… на большой дороге… — произнес, задыхаясь, Исмаил-ага, — но остановить мою телегу… ты совершил промах, Мемед-ага… и ты пожалеешь…

— Всем нам свойственно ошибаться, на то мы и люди, но я никогда не стану жалеть, что усердно служу аллаху и падишаху!

— Чего надо тебе?.. — Исмаил-ага не сказал «паршивому шакалу» или «жалкому ублюдку», он замолчал, вытер лоб и начал снова: — Чего надо тебе… усердному слуге аллаха и падишаха? Чего надо тебе от человека, который носит имя Алтын-спахилы Сулейман-оглу?

— Я уже сказал — обыскать тебя.

— Зачем?

— И это сказал я, Исмаил-ага.

— Может, повторишь?