Ценой потери

— Англичанин написал о вас просто великолепно и о нас тоже.

— Как, уже?

— Первый очерк он передал из Люка по телеграфу. Мосье Рикэр ходил на почту вместе с ним. Он поставил условием, что ему дадут прочитать написанное. Мосье Рикэр, конечно, не пропустил бы ничего такого, что могло бы повредить нам. Ваша работа там просто превозносится. Первый очерк уже появился на французском языке в «Пари-диманш».

— В этой газетенке?

— У нее широкий круг читателей, — сказал отец Тома.

— Она печатает одни сплетни!

— Тем не менее там все-таки заинтересовались вашим посланием, а это делает им честь.

— Каким посланием? О чем вы?

Он резко повернулся на другой бок и лег лицом к стене, чтобы не видеть подобострастно-въедливого взгляда отца Тома. Зашуршала бумага — отец Тома вынимал что-то из кармана сутаны. Он сказал:

— Разрешите мне прочитать вам оттуда. Уверяю вас, вы получите большое удовольствие. Очерк называется «Зодчий душ человеческих. Отшельник с берегов Конго».

— Набор слов! Тошно слушать! Право, отец, писания этого человека меня совершенно не интересуют.

— Вы слишком суровы к нему. А я очень жалею, что не успел показать эту вырезку настоятелю. Тут слегка перепутано название нашего Ордена, но чего же еще ждать от англичанина? Послушайте хотя бы самый конец. «Когда один знаменитый политический деятель Франции уединился в глуши, сложив с себя бремя государственных забот, мир протоптал дорогу к его двери».

— Он все путает, — сказал Куэрри. — Решительно все. Это был писатель, а не политический деятель. И писатель американский, а не французский.

— Зачем же придираться к мелочам? — укоризненно проговорил отец Тома. — Слушайте дальше: «Весь католический мир обсуждал таинственное исчезновение знаменитого архитектора Куэрри. Того самого Куэрри, творческий диапазон которого простирается от современнейшего храма, построенного им в Соединенных Штатах, — настоящего дворца из стекла и стали, до крохотной белой доминиканской капеллы на Лазурном берегу…»

— Теперь он путает меня с этим дилетантом Матиссом [48], — сказал Куэрри.

— Не обращайте внимания на мелочи.

— Я надеюсь, в ваших же интересах, что евангелисты были повнимательнее к мелочам, не то что мистер Паркинсон.

— «Знаменитого архитектора уже давно не видели в тех ресторанах, где он был завсегдатаем. Я выслеживал его от любимого им „Седла барашка“…»

— Это же несусветная чепуха! За кого он меня принимает — за гурманствующего туриста, что ли?

— «…до самого сердца Африки. Недалеко от тех мест, где Стэнли, окруженный дикими племенами, когда-то разбил свой лагерь, след Куэрри наконец-то отыскался».

Отец Тома поднял голову и сказал:

— Вот тут он в самых лестных словах отзывается о нашей работе. «Самоотверженность… беззаветное служение делу… белоснежные одежды, беспорочная жизнь». По-моему, у него определенно есть чувство стиля. «Что подвигло великого Куэрри пожертвовать карьерой, которая принесла ему славу и богатство, и посвятить себя служению неприкасаемым? Я был не в силах задать ему этот вопрос, ибо, когда мои поиски подошли к концу, меня в бессознательном состоянии, в сильнейшем приступе лихорадки, снесли на берег из пироги — утлой скорлупки, в которой я проник в те места, что Джозеф Конрад [49]назвал „Сердцем Тьмы“. Своим спасением я обязан горстке верных туземцев, сопровождавших меня в моем путешествии по Великой реке и выказавших мне такую же преданность, с какой их деды служили Стэнли».

— Дался ему этот Стэнли, — сказал Куэрри. — Сколько путешественников побывало в Центральной Африке, но англичане, видно, больше ни о ком не слышали.

— «Когда я очнулся, пальцы Куэрри нащупывали мой пульс, глаза Куэрри не отрывались от моих глаз. И тут я понял, что этого человека окружает великая тайна».

— Неужели вам в самом деле нравится эта белиберда? — спросил Куэрри. Он рывком поднялся и сел на кровати.

— Жития многих святых написаны гораздо хуже, — сказал отец Тома. — Стиль дела не решает. Намерения у него были благие. Может, не вам об этом судить? Слушайте дальше: «О существе этой тайны я услышал из уст самого Куэрри. Хотя говорил он со мной так, как, может статься, ему никогда ни с одной душой человеческой не приходилось говорить, — столько жгучего раскаяния и сожалений о прошлом, не менее колоритном и озорном, чем прошлое святого Франциска, проведшего юность в темных закоулках городка на реке Арне…» Как жалко, — грустно сказал отец Тома, — что меня не было, когда вы все это рассказывали. Следующий абзац я опускаю, там главным образом о прокаженных. Он, видимо, заметил только увечных, что очень жаль, так как это создает довольно мрачное представление о нашей жизни здесь.

В роли настоятеля отец Тома был более благосклонен к миссии, чем месяц назад.