Цент на двоих. Сказки века джаза

Неожиданно она обнаружила, что больше не держит на него зла. Более того, ей стало его жаль: ей пришло в голову, что просьба подвезти миссис Роджерс была явным покушением на его личную свободу. Тем не менее дисциплина прежде всего; впереди было еще много субботних вечеров.

– Я слушаю! – продолжила она.

– Прости меня, Янси.

– Очень хорошо. Прощаю, – чопорно ответила девушка.

– Ну что еще мне сделать, чтобы ты меня простила? Скажи же!

Ее голубые глаза сузились. У нее появилась надежда – но она едва осмеливалась себе в этом признаться! – надежда на то, что он поедет с ней в Нью-Йорк.

– Давай подумаем, – сказал он. – Сейчас ноябрь, не так ли? Какое сегодня число?

– Двадцать третье.

– Ну, тогда вот что… – Он задумчиво соединил кончики пальцев. – Я сделаю тебе подарок! Всю осень я говорил, что ты поедешь в Нью-Йорк, но дела у меня шли плохо.

Она с трудом сдержала улыбку – как будто дела имели для него в жизни хоть какое-нибудь значение!

– Но, раз тебе так хочется в Нью-Йорк, я сделаю тебе подарок: ты поедешь! – Он поднялся со стула, пересек комнату и сел за стол. – У меня есть немного денег в одном из нью-йоркских банков, они лежат там уже довольно давно, – говорил он, ища в ящике стола чековую книжку. – Я как раз собрался закрыть этот счет. Так, посмотрим. Здесь как раз… – Его ручка скребла бумагу. – Где, черт возьми, промокашка?

Он подошел к камину, и розовая продолговатая бумажка приземлилась к ней на колени.

– Папа!

Это был чек на триста долларов.

– Но ты действительно можешь отдать эти деньги мне? – спросила она.

– Не волнуйся, – уверил он ее и кивнул. – Это будет еще и рождественским подарком – тебе ведь наверняка понадобится новое платье, или шляпка, или что-нибудь еще?

– Ну… – неуверенно начала она. – Я даже не знаю, могу ли я принять этот подарок! У меня вообще-то тоже есть две сотни, ты же знаешь. А ты уверен…

– Ну конечно! – Он помахал рукой с великолепной беззаботностью. – Тебе нужно сменить обстановку. Ты говорила о Нью-Йорке, и я хочу, чтобы ты туда съездила. Напиши своим приятелям из Йеля или еще каких-нибудь университетов, и они наверняка пригласят тебя на бал или куда-нибудь еще.

Он резко сел на стул и издал долгий вздох. Янси сложила чек и спрятала его на груди.

– Ну-у-у, – протянула она, вернувшись к своей обычной манере, – ты ужасно любезный и заботливый, папочка. Постараюсь не вести себя чересчур экстравагантно!

Отец ничего не ответил. Он издал еще один короткий вздох и откинулся на стуле.

– Конечно, мне очень хочется поехать, – продолжила Янси.

Отец продолжал молчать. Она подумала, что он задремал.

– Ты спишь? – спросила она, на этот раз уже весело. Она наклонилась к нему; затем выпрямилась и посмотрела на него. – Папа, – неуверенно произнесла она.

Отец продолжал оставаться все в той же позе; румянец неожиданно исчез с его лица.

– Папа!!!

Она поняла – и от этой мысли у нее пошли мурашки, а железные тиски сдавили ее грудь, – что в комнате, кроме нее, больше никого нет. Прошло безумное, страшно долгое мгновение, и она сказала себе, что ее отец мертв.

V

Янси всегда относилась к себе с мягкостью – примерно так, как относится мать к своему невоспитанному, избалованному ребенку. Она не была глупой, но и звезд с неба тоже не хватала и не имела какой-то осмысленной и обдуманной жизненной философии. Катастрофа, которой являлась для нее смерть отца, могла вызвать у нее лишь одну реакцию – истерическую жалость к самой себе. Первые три дня прошли как кошмар; но присущая цивилизации сентиментальность, вовсе не похожая на жестокость природы по отношению к раненым особям, всегда вдохновляла некую миссис Орал, обществом которой Янси до этого момента гнушалась, на проявление страстного интереса к подобным катастрофам. Миссис Орал и взяла на себя все неизбежные хлопоты и заботы, возникшие в связи с похоронами Тома Боумана. На следующее утро после смерти отца Янси послала телеграмму единственной оставшейся у нее родственнице, жившей в Чикаго, но дама, которая до сих пор вела себя сдержанно и дружелюбно, ответить не соизволила.

Четыре дня Янси безвыходно сидела в своей комнате наверху, слушая стук в дверь и звуки бесконечных шагов, доносившиеся с крыльца; ее нервозность лишь усиливалась оттого, что с двери был снят звонок. По распоряжению миссис Орал! Дверные звонки в таких случаях всегда снимают! После похорон напряжение спало. Янси, одевшись в новое черное платье, рассмотрела свое отражение в зеркале трюмо и расплакалась – ей показалось, что она выглядит очень печальной, но в то же время прекрасной. Она спустилась вниз и села читать какой-то киножурнал, надеясь, что не останется в доме одна, когда в четыре часа на землю опустится зимняя тьма.

В тот вечер миссис Орал предложила горничной воспользоваться моментом и взять выходной. Янси пошла на кухню посмотреть, ушла она уже или нет, и тут неожиданно зазвонил вновь повешенный дверной звонок. Янси вздрогнула. Миг спустя она успокоилась и подошла к двери. Пришел Скотт Кимберли.

– Ну, как ты? – спросил он.