Цент на двоих. Сказки века джаза

И все же он продолжал упорствовать. Он приносил домой оловянных солдатиков, игрушечную железную дорогу, больших мягких, набитых ватой зверей; для полноты создаваемой им – а хотя бы и только для себя! – иллюзии он даже требовал от приказчиков в лавке игрушек уверений, что краска с розового утенка не слезет, если малыш засунет игрушку в рот! Но, несмотря на все отцовские усилия, Бенджамин не проявлял к игрушкам никакого интереса. Он тайком спускался вниз по черной лестнице и возвращался в детскую с томом Британской энциклопедии, над которым и корпел весь вечер, а плюшевая буренка и Ноев ковчег так и валялись забытыми на полу. Мистер Баттон был бессилен против такого упрямства.

Поначалу в Балтиморе поднялась грандиозная шумиха. Во что этот казус с социальной точки зрения мог бы обойтись Баттонам и их родне, теперь уже не определить – внимание города отвлекла разразившаяся Гражданская война. Неизменно вежливое меньшинство поломало голову, подбирая слова поздравлений родителям, и в конце концов остановилось на остроумном замечании о том, что дитя – ну прямо точь-в-точь дедушка; этот факт не подлежал сомнению благодаря общему для всех семидесятилетних состоянию увядания. Мистер и миссис Баттон были этому вовсе не рады, а дедушка Бенджамина – чрезвычайно оскорблен.

Покинув родильное отделение больницы, Бенджамин сразу же принял жизнь такой, какая она есть. Однажды к нему в гости привели нескольких мальчишек, и он провел малоприятный вечер, пытаясь пробудить у себя интерес к волчкам и мраморным шарикам; он даже совершенно случайно умудрился разбить камнем из рогатки кухонное окно, что стало предметом тайной гордости отца.

После этого Бенджамин каждый день стал нарочно что-нибудь разбивать; но занимался он этим лишь потому, что этого от него ждали, а по натуре он был очень послушным.

Как только первоначальная дедушкина враждебность угасла, Бенджамин и этот джентльмен стали получать громадное обоюдное удовольствие от общения. Эти двое, столь разные по возрасту и жизненному опыту, могли сидеть вдвоем часами, как старики, монотонно и без устали обсуждая мелочи дня. Бенджамин чувствовал себя гораздо лучше в компании деда, нежели с родителями – те относились к нему с явным благоговейным страхом и, несмотря на свою безграничную власть над ним, часто обращались к нему на «вы».

Как и все остальные, он был озадачен несомненно взрослым состоянием своего ума и тела при рождении. Он взялся за медицинские журналы, но обнаружил, что такие случаи никогда еще не описывались. По настоянию отца он честно пытался играть с другими детьми и часто принимал участие в спокойных играх, – футбол его чрезмерно утомлял, а еще он опасался, что при переломе его старые кости не срастутся.

Когда ему исполнилось пять лет, его отправили в детский сад, где посвящали в искусство наклеивания зеленых бумажек на оранжевые, плетения цветных орнаментов и производства бесконечных картонных цепочек. Он периодически засыпал прямо посреди занятий, и эта привычка раздражала и одновременно пугала его юную воспитательницу. К его счастью, она пожаловалась родителям, и из детского сада его забрали. Друзьям Баттоны заявили, что, по их мнению, он еще слишком мал.

К тому времени, когда ему исполнилось двенадцать, родители к нему привыкли. Привычка, безусловно, имеет огромную силу: они больше не считали, что он отличается от любого другого ребенка, – этот факт вспоминался лишь тогда, когда о нем напоминала какая-нибудь странная аномалия. Но однажды, спустя несколько недель после двенадцатого дня рождения, Бенджамин взглянул в зеркало и сделал – или подумал, что сделал, – изумительное открытие. Кажется, за дюжину лет – да неужели это правда?! – его крашеные волосы стали отливать сталью, утратив белизну. И морщины на лице стали менее заметными. Да и кожа стала выглядеть моложе и здоровее, и даже появился легкий румянец. Он не был уверен… Но точно знал, что больше не сутулится и чувствует он себя гораздо лучше, чем в первые дни своей жизни.

«Да неужели?» – думал он, точнее, едва осмеливался думать!

Он пошел к отцу.

– Я вырос, – решительно заявил он. – Я буду носить длинные брюки.

Отец колебался.

– Ну, не знаю… – сказал он, подумав. – Длинные брюки обычно надевают в четырнадцать лет, а тебе всего двенадцать.

– Но ты же видишь, что я очень рослый для своего возраста! – возразил Бенджамин.

Отец задумчиво на него посмотрел.

– Вряд ли, – сказал он. – Когда мне было двенадцать, я был таким же.

Это была неправда, но Роджер Баттон был связан молчаливым соглашением с самим собой, обязывавшим его верить в нормальность своего сына.

В результате был достигнут компромисс. Бенджамин должен был и дальше подкрашивать голову. Он должен был стараться больше играть с детьми своего возраста. Он не должен был носить очки и не должен был появляться на улице с тростью. Взамен всех этих уступок ему купили первый костюм с длинными взрослыми брюками.

IV