Центр

И еще увидела она, что Людмила что-то совсем не походит на закомплексованного мышонка, и даже ортопедические ботинки не ощущаются ею как знак отверженности. Видимо, уже очень давно, где-то в глухом на отзвук детстве, осознала эта девочка с бесстрастными глазами, что же это такое значит «каждому — свое», давно поняла и расчислила свои границы и устроилась внутри них надежно, надолго, без паники и надрыва. И по всему по этому — быть или не быть контакту зависело, стало быть, отнюдь не только от желания или нежелания, готовности или неготовности самой Екатерины Николаевны. И когда она в один из своих приходов, видя, что на первоначальной нотке покровительственного благополучия ничего не выходит, что так она не получит каких-то важных для нее, нехватавших сведений о муже, о периоде, когда они еще не были знакомы, каких-то фактов, без которых теперь как в потемках, и рванулась было к Люде, чтобы по-простому, по-бабски… ну, как между своими… То так сразу и наткнулась не на растроганную благодарность изголодавшейся по участию калеки, а на стальной блеск спокойных глаз. И вот тогда Катя поняла, что да, перед ней редкая представительница слабого пола, которая действительно уже в десятом классе читала Гегеля, что это не легенда, а было, и было недаром.

И когда позвонила вчера в одиннадцать вечера Люде, то и не ожидала ничего иного, кроме того, что услышала. Что мальчики, да, были у Людмилы, но очень недолго, Дима занес лекарство, которое ему удалось достать по ее просьбе, тигровую мазь, которая нужна ей для растирания поясницы, Дима — молодец, ну, вот и все. Даже не посидели, так, похохмили минут пять в прихожей, не раздеваясь, и отчалили. И даже ничего не объяснила, куда собирались, например, ведь были же, даже и за пять минут не могли не быть какие-то словечки, намеки, ведь стояли же они рядом, и могла бы передать… Но — ничего, перечислила факты — и будь здоров, плыви на запад.

Повесив трубку, Катя только подивилась, как это химик-технолог так ровно провела свою партию, нотки злорадства или торжества не позволила даже в голосе, что красавица Катя, полновластная обладательница красавца мужчины Юры, звонит в ее одинокую обитель аж под полночь и что-то такое чуть не со слезою выспрашивает. Вот, значит, до чего дошло. Всякие химичащие сивиллы спокойненько этак сообщают ей, что «мальчики»-де были, да сплыли. И не спросила, не поинтересовалась ведь даже, чего ей звонят так поздно. Дима, видите ли, молодец! Да черт с ним, и с его молодечеством, и с его тигровой мазью, и львиной удачливостью, и, кто его там разберет, с чем еще. Как будто она о Диме спрашивала. Как будто той это непонятно. «Мальчики»! Ничего себе «мальчики-с-пальчики». Что она ей, девочка, что ли?

Но через полчаса Люда позвонила сама и спросила, не знает ли Катя, кто такая Оля? Ребята, возможно, у нее, Люда «вспомнила», что Дима (опять этот Дима! Нет, она просто иезуит или дура) звонил от нее какой-то Оле, она ее не знает, и по разговору можно было понять, что Дима уговаривался к ней подскочить. И даже говорил, что заедет не один.

С каким наслаждением ответила бы Екатерина Николаевна, что ей дела нет ни до какой Оли, а уж если на то пошло, то и ни до какого Димы и сеньоры (сеньориты, пардон, пардон) Людмилы. Что у нее есть муж, и есть работа, и дом, и абсолютно неинтересно знать, кто и по каким там адресам передвигается, когда за окном полночь и февраль — кривые дороги. Но она выслушала, но ей было дело. И даже поблагодарила вежливо и только тогда повесила трубку. И только тогда поняла, какую дружескую, какую глубоко дружескую, воистину химическую услугу оказала ей Людмила. Я, мол, не знаю, где эта Оля и что это за Оля, но муженек твой, видимо, там и в теплой компашке, потому как за услужливым Димой насчет маленьких проказ дело не заржавеет: или Олю попросит, чтобы провентилировала насчет подружки для комплекта, или уж… так, самоустранится. За ним такие движеньица душевные водятся. Ничего этого Люда ей не сказала, но Кате показалось, что именно такой подтекст и звучал в мнимо озабоченном Людином голосе. Теперь ей предстояло провести ночь не просто в неизвестности, а без конца вслушиваясь в как будто реально произнесенные, беспощадно вкрадчивые бесстыдства: «Я не знаю, спит там ваш муж с этой Олей или как… Но только очень, очень смахивает на то. Привет вам, Екатерина Николаевна, летите, коли невмоготу, по-над крышами да сугробами, может, где и запеленгуете незабвенного своего Юрия Андреевича, главу семейства вашего процветающего. Ростом он вышел, может, и заметите. Адьос, амиго!»

Сивилла отлично знала свою технологию. Ночь превратилась в элементарный ад. Ночь кончилась. Кончилась, рассосалась и предрассветная муть. Наверное, уже за восемь. Екатерина Николаевна тем же движением, что и в шесть, когда она только что проснулась, закинула руку и нажала выключатель. Полусфера розового цвета растаяла, как и не была.