Центр

Да и не в деньгах одних заключалось несчастье. Не в одном только их почти постоянном отсутствии. Карданов очень быстро после своего дебюта разобрался, что он как-то вроде и не ко двору со своей писаниной. И при этом не ко двору не в той или другой редакции, а в любой из них, куда ни пойди. У каждого журнала свое направление, свое лицо, свои, стало быть, строгие законы жанра. Если книга не написана, то она и не выходит в свет. Журнал же выходит в этот самый свет ежемесячно, совершенно независимо от того, что принесут или не принесут в него отдельные выдающиеся представители редакционной автуры. Значит, это уже своего рода производство. Просто вместо цехов — отделы, вместо номенклатуры изделий — традиционные рубрики, подборки, дискуссии. И если независимые авторы нюхом ищут именно свой журнал, то в еще большей степени сам журнал (его редакция) ищет своих авторов. Отсекает неподходящих, доводит до своего уровня и стиля полуподходящих, селекционирует, осуществляет своего рода автоматический подбор. Грубо говоря, если журнал называется «Студенческий меридиан», то материал должен быть связан со студенческой жизнью, если «Юность», то с юностью, если «Техника — молодежи», то с техникой и молодежью. А Карданов с его широкими и какими-то чрезмерно разносторонними замашками — вот он ни в какие эти рубрики и подборки и не влезал. Не вмещался в тематические рельсы какого-то определенного издания. Да и сам уровень подачи материала… ну, что тут скажешь? Наука — не наука, журналистика — не журналистика… Вроде бы интересно и написано здорово, но… кому это печатать? Иван кивал на Петра, а Петр (из лучших побуждений, конечно) советовал обратиться к Якову.

Так и получалось, что все хвалили, и по плечу хлопали, и через несколько лет действительно стал он «широко известен в узких кругах», но… Но каждый — чуть ли не каждый — материал долго ходил по редакции (а то и по редакциям), не спеша и со вкусом его обсуждали, хвалил главный, хвалил зам, хвалил ответсекретарь, отсылалась статья на отзыв к каким-нибудь китам из мира науки, получали прекрасный отзыв, снова читали (потому что успевали к тому времени подзабыть), снова хвалили, и недоумевали, и кружили хороводом и… в конце концов печатали. (Бывало, конечно, что и не печатали. Чего только не бывало.) Но все это время Карданов находился в подвешенном состоянии: встречался с редакторами, встречался с китами, которым направлялся его материал на отзыв, ездил к машинисткам, чтобы впечатать исправления и дополнения.

Так непрофессиональный подход к работе самого Карданова усугублялся непрофессиональным, а лучше сказать, нетрадиционным, нетипично-неоперативным — для журналов и газет — прохождением его рукописей. И опять же, Витя понимал, что дело здесь не в чьей-то злой воле — воли ему, положим, встречались разные, но их совокупность складывалась в результирующую, то есть в объективную картину, — а в самом смысле и стиле его работы. Он занимался не машинным, не массовым, а штучным производством. А так как речь шла о производстве не материальной, а духовной продукции, то и рынок сбыта в идеале тоже требовался определенный. Ну… не заводить же отдельного печатного издания. И невозможно (кто ж он такой?). Коротко говоря, законы журналистской деятельности в корне расходились с законами деятельности Виктора Карданова.

И при этом не то что он сознательно поставил себе эти законы и этак снобистски положил не выходить за их пределы, не опускаться, скажем, до текучки и оперативной работы. Нет, эти законы исподволь вырастали из его натуры, как бы он сам даже ни стремился подладиться к всеобщей и торжествующей рубрикации. Торжествовали эффективность и налаженное разделение труда. Карданов же не разделялся. А что с ним было делать, с целиковым? Под какую рубрику подвести? Трудно-с. А более того — хлопотно-с.