Центр принятия решений. Мемуары из Белого дома

Я вернулся домой с ощущением, что Россия, всегда готовая свалить вину на нас, особенно перед вечно нервничающими европейцами, проведет формальную кампанию против нашего выхода из РСМД, раздражающую, но не угрожающую. Я не предвидел серьезных пропагандистских усилий или чего-либо еще, что могло бы помешать нашему окончательному выводу. Тем временем брифинги для союзников в Брюсселе и столицах проходили хорошо. Возвращаясь из Тбилиси, моей последней остановки, я поговорил со Столтенбергом, который сказал, что все больше и больше союзников теперь понимают логику нашей позиции. Однако он также сказал, что несколько стран все еще сопротивляются признанию того, что Россия нарушает ДРСМД, потому что они боятся, что если они признают, что русские нарушили договор, это может означать, что однажды в будущем им, возможно, придется принять ядерное оружие на своей территории. На мой взгляд, это было безумием: никто из союзников не был готов признать реальность, потому что они боялись последствий ее признания. Неужели они действительно верили, что если не признают этого, то это не будет правдой? Многие настаивали на дополнительной отсрочке перед выходом — тонко завуалированный способ выиграть время, чтобы полностью предотвратить его, поэтому меня беспокоила ощутимая оппозиция со стороны Мэттиса.

В Париже на праздновании столетия Дня перемирия я встретился с Седвиллом, Этьеном и Яном Хеккером (нашим немецким коллегой), чтобы обсудить стремление Германии к еще одной 60-дневной задержке. Я не соглашался, особенно учитывая очевидное желание Трампа как можно раньше, но вопрос остался нерешенным.

На саммите Ассоциации государств Юго-Восточной Азии в Сингапуре в середине ноября, где я сопровождал вице-президента Пенса, нам неожиданно удалось переговорить с Путиным. Вокруг толпилась охрана, поэтому мы привлекли много внимания, когда другие уходили. Пенс хотел поднять вопрос о вмешательстве России в выборы, но обсуждение быстро перешло в другое русло. Путин спросил, как обстоят дела со встречей с Трампом на предстоящей встрече G20 в Аргентине, чтобы обсудить стратегическую стабильность и новые технологии, что, безусловно, было бы интересно. Путин, казалось, потерял интерес к РСМД, сказав мне через переводчика, что он понял наши аргументы и логику в отношении решения о выходе из ДРСМД, которое я воспринял как признание нашего общего взгляда на Китай. Я сказал, что мы свяжемся с ними по поводу планирования G20.

Однако Германия продолжала настаивать на отсрочке, поэтому 26 ноября я объяснил Трампу, что мы должны объявить о выходе на встрече министров иностранных дел 4 декабря, а не давать Германии еще шестьдесят дней. Россия все еще пыталась запугать европейцев, и риск дальнейших задержек просто не стоил того. Трамп согласился, также теперь обеспокоенный тем, что дальнейшие задержки заставят нас выглядеть слабыми в глазах России. Это был ключик к Трампу — его страх продемонстрировать то, что в его миропонимании считается слабостью.

На следующий день Трамп принял нас по другим вопросам и между прочим мы вернулись к теме выхода из ДРСМД. Мэттис отстаивал позицию Германии о дополнительной 60-дневной отсрочке. Может быть, у него какая-то своя собственная повестка дня? Я еще раз призвал Трампа поставить точку 4 декабря, и он сказал:

— Я согласен. Это будет победой для Джона. Мы объявим о выходе 4 декабря.

Я давил, добиваясь от него одновременного объявления о приостановке наших договорных обязательств из-за существенного нарушения Россией, концепции, отдельной от выхода, которая позволила бы нам начать “нарушать” договор, даже пока тикали 180-дневные часы. Верховный Главнокомандующий не возражал.