Центр тяжести

Я ехал к доктору и говорил с ним о ее состоянии. Он пожимал плечами: «Другие лекарства не помогают».

– Тогда найди мне другого доктора! – кричала она.

Когда Леве исполнилось четыре, мы приехали к ней всей семьей, я надеялся, что присутствие внука смягчит, успокоит ее, но вышло все ровно наоборот – в течение двух дней мы слушали нотации о том, какие мы никудышные родители.

– Зачем вы кормите ребенка этой дрянью? Хотите желудок ему посадить? Детям нельзя жареное!

Оля закатывала глаза, но терпела.

– Что значит «он еще слишком мал»? – продолжала мама. – Егор пошел на фортепиано, когда ему было три! Леве уже четыре, а вы до сих пор не занимаетесь его развитием. С таким подходом он вырастет посред… посредс… ссствен. – Голос снова подводил ее, она с досадой сплевывала. – Короче, дураком он вырастет.

– Мама!

* * *

– А чем ты вообще занимаешься, Оленька?

Мы сидели за обеденным столом. Олю так удивило это обращение, что она даже поперхнулась.

– Я пишу диссертацию.

– О, как интересно. И о чем же она?

– О выученной беспомощности.

– Это что такое? Никогда не слышала.

Оля посмотрела на меня, я кивнул – расскажи, мол, пусть послушает.

– Вы слышали когда-нибудь об эксперименте Мартина Селигмана?

– Нет.

– Он развивал идеи Павлова. И провел один эксперимент. Собак посадили в клетки и били током…

– Ой, бедные собачки. Никогда не любила ученых. Садисты. Прости, продолжай. Больше не буду перебивать.

Оля снова посмотрела на меня, я снова кивнул.

– Каждый удар сопровождали звуковым сигналом. Потом, после серии ударов, клетки открывали. Селигман был уверен, что собаки попытаются сбежать. На деле же все было с точностью до наоборот – собаки ложились на пол и скулили, потому что ждали нового удара током. Понимаете? Находясь в клетке, собаки несколько раз пытались избежать разряда, но это им не удавалось. В итоге они так привыкли к его неизбежности, что даже при открытой клетке не проявляли никаких признаков воли к свободе.

Мама нахмурилась:

– Странно, я всегда считала, что собаки умные.

– В том-то и уникальность эксперимента, – Оля качала головой. – Селигман тоже был уверен, что они сбегут. К тому же дело вовсе не в собаках. Подобный паттерн поведения вполне характерен и для людей. Именно об этом я и пишу. Есть множество экспериментально подтвержденных случаев, когда люди совершали такие же нелогичные поступки.

– Например?

– Например, человек пытается устроиться на работу – с высокой зарплатой и такой же высокой ответственностью. Скажем, это работа его мечты. Его не берут. Один раз, второй, третий, четвертый, пятый. В итоге он плюет на все и устраивается на «обычную», простую работу – зарплата меньше, и вообще это не то, что он хотел, зато здесь у него гораздо больше шансов. А потом ему вдруг звонят и предлагают еще раз пройти собеседование на работу мечты. Что он делает? – Оля указала ложкой на маму, ожидая ответа.

– Празднует?

– Не-а. В том-то и дело. Он отказывается. Ему так противны воспоминания о поражениях, что он сам начинает придумывать причины, почему недостоин этой работы. Когнитивная ловушка. Ему кажется, что от него ничего не зависит. И в данном случае он полностью повторяет паттерн поведения собак из эксперимента Селигмана.

Мама слушала внимательно и с большим интересом, но, кажется, так и ничего и не поняла. Она сама была словно воплощением эксперимента Селигмана: жизнь так часто била ее «током», что теперь она уже не верила в другие способы существования. Лежала на дне своей внутренней клетки и рычала на всех, кто хотел ей помочь.

Она пыталась бросить курить и, чтобы как-то сбить потребность в табаке, перешла на сладкое. Сладкое, впрочем, не очень помогало: она быстро набрала семь килограммов и теперь без конца жаловалась на лишний вес. И даже от курения она не могла отказаться, курила втихую, и каждый раз, когда я приезжал на выходные, она, как подросток, пыталась замаскировать запахи – везде стояли зажженные ароматические свечи, а изо рта у нее пахло мятной жвачкой.

– Такое ощущение, что ей снова пятнадцать. Курит в туалете, боже мой. Я нашел пачку «Рэд эппл» и мятный «Тик-так» за сливным бачком.

С мамой действительно было что-то не так – казалось, она специально проверяет наше терпение на прочность. Я не узнавал ее: она – женщина, которая в одиночку вырастила нас, двоих детей, и буквально за шкирку протащила через нелегкое детство и развод; работала на трех работах, чтобы оплачивать мне репетиторов и занятия Егора с преподавателем фортепиано и сделать первые демозаписи его ноктюрнов; своим характером, своим упорством она всегда подавала нам пример; теперь же – теперь она курила в туалете и прятала сигареты за сливным бачком.

– Я говорил с врачом. Он сказал, что такое бывает при климаксе. Возможно, она пьет какие-то таблетки. Они меняют характер. Только она не хочет об этом говорить.

А потом:

– Ее поймали в супермаркете, пыталась украсть банку с газировкой.

С этим нужно было что-то делать, теперь каждый звонок от Егора вызывал у меня тревогу.

– Она втихую снимала деньги у меня со счета, представляешь?