Центумвир (СИ)

Мы, ржущие до слез. От ее акцента. Ее гневного взгляда и смешных подъебов. Мы, способные рушить системы, создавать их и выдвигать на выстрел в ярды. Подъебывающие зверюгу Еровинкина, угарно оправдывающемуся перед супругой по телефону, здесь не отбираемому вплоть до самой кутузки (да и там не отбираемому, просто вежливо попросили сдать до утра, Апанину даже пообещали, что на зарядку поставят. Вот это сервис, конечно) в отличии от российских реалий. Еровинкин на полном серьезе оправдывался перед женой, в конце заоравшей, что она тоже к нам хочет, но у нее сын, к сожалению, от него, и она выебет мозг Еровинкину когда нас отпустят. Это услышал и пересказал нам Ульяныч, сидящий с ним рядом и положивший голову на его плечо, с любовью глядящий в лицо своей храпящей Вики на своих коленях, и с восторгом просипевший «ну ты, конечно, и каблук, Еровин, пиздец, позорище!» склоняясь и целуя губы своей храпящей на весь участок девушки, пока мы были в помещении типа дежурки и цивильно ожидали когда нас оформят, штрафанут и выпишут шестнадцать часов ареста. У Ульянычей четырнадцатого февраля свадьба, мы все приглашены. Узнали об этом когда он упал перед Викой на колени, пока остальных в баре скручивала полиция. А потом, пока стояли в пробке, я этим двоим торопливо скидывала контакты наших устроителей свадьбы и инструктировала, что к чему, а они мне мешали своим громкими сосаниями…

Мы, закрытые на шестнадцать часов в кутузке, напоминающей неплохой отель. Затяжной и на редкость хороший сон, головная боль, похмелье. Завтрак будто из реста. Хотя, кто его знает, может и оттуда. Потом морозный режущий воздух. Машина с водителем, апартаменты, жесткий отсып до ночи.

Меня разбудил Вадим. Его голос, позвавший меня по имени. Резко открыла глаза и узрела в моей комнате Хьюстона в ночном полумраке стоящего у софы, куда я завалилась после того, как сходила проверить Лиду. Укрыла ее, выпила пару таблеток от головной боли и снова завалилась спать.

Долгий миг глаза в глаза.

– Все нормально. – Спокойный голос Шивы в ночную тишь, вплетается успокоением в набат сердцебиения в ушах. – Все действительно идет нормально. У Яра все хорошо. Меня просто для раздачи пиздюлей прислали, а то вы гульнули тут так, что мы там чуть не поседели… от зависти. – Фыркнул, отводя взгляд, удрученно прошептав, – чего-то я хуйню какую-то пизданул.

Напряженно глядя в его ровное невесело улыбнувшееся лицо, задавленно выдавила сквозь зубы:

– Пожалуйста, Вадим, потерпи, я сейчас проебусь. Пожалуйста, потерпи.

Сглотнул. Помедлив, снял пальто с каплями талого снега на плечах и сел на край софы. Прикрыл глаза и, опустив голову, так знакомо локтями в разведенные колени, тихо на выдохе разрешающим, потому что он вытянет нас обоих без нашей раскоронации:

– Давай.

Уверенно и взвешенно.

Сбитый выдох с моих пересохших губ, когда вжималась в него, так и не осмелившегося тронуть в ответ и мучительно терпящего, пока меня било до скулежа на его плече. До скулежа, потому что у них даже запахи схожи. Потому что парфюм похож. Потому что шлейф никотина одной марки. Потому что он такой родной и близкий, потому что я для него временами злящая, но тут же остужающая, и была рядом, когда нужно и отходящая, когда ему нужно. Потому что это так знакомо им обоим. Так нужно. Потому что он часть Яра, очень важная ему часть. В этом мраке важнейшая часть долгие годы. Часть того, по которому я так тосковала, до боли от мрака того, что отодвинуто, а оно приходило во снах ко мне. И сейчас я начала тосковать еще больше, до невыносимости, до скрежета зубов, утыкаясь в его плечо. То самое, что однажды словило выстрел. Контрольный для Яра. Если бы не Вадим, закрывший его собой и давший согласие Яру на то, что его убьют позже и вырвавшегося под пулю преждевременно, потому что остальные кайф ловили от его крови, а он от ужаса с ума сходил. Он тогда убил. Потому что уже не выносил  кошмара, который остальные считали разрядом хлеба и зрелищ. Он с ума сходил от ужаса этих хлеба и зрелищ. Когда в его руках подыхал человек, за которого под пулю не раздумывая. Суисайд, Хьюстон. И я понимаю, почему. Я тоже хочу. Убейте.

Это от ощущения шрама под пальцами на его лопатке, сквозь тонкую ткань его джемпера и это криком, истошным воплем внутри. А он совершенно по звериному ведет головой, потому что он сейчас Шива. Рушащий и создающий в пустошах своего разрушения. Потому что он Шива. Сминающий и сотворяющий. И я знаю, кто дал это прозвище. Кличку, погоняло, погремуху.

Право.

И он достоин.