Центурион

На Криспа, видимо, нашел дух куража и противостояния: он внезапно метнулся вперед, по роковой дорожке между столбами. На бегу он низко пригибался, от чего удары первых двух экзекуторов просвистели мимо; то же самое и со второй парой. Но уже в третьей один легионер успел вскользь ударить осужденного по плечу. Криспа шатнуло вбок, прямо на дубину следующего, которая наотмашь хряснула по его бедру. Крисп вскрикнул от боли, но тем не менее прорвался к следующей паре. Там первый рубанул его по предплечью, а второй резко ударил по ребрам, заставив Криспа болезненно ахнуть. Теперь он уже не бежал, а ковылял под градом ударов, оставив за собой не больше четверти пути. Очередной удар, пониже других, разбил ему голень, и Крисп с воплем повалился наземь. Близстоящий легионер с размаха сокрушил ему челюсть. На песок брызнули кровь и зубы, и Крисп, свернувшись на боку клубком, укрыл ушибленную голову руками. Ближние легионеры поглядели сначала на него, затем вопросительно на своего легата.

— Кончайте его! — Амаций властно уставил вниз большой палец. — Кончайте!

Легионеры сомкнулись вокруг поверженного; с расстояния было видно, как в бешеном граде ударов взлетают и падают дубины. Вместе с тем как балясины, уже обагренные, безжалостно месили Криспа, в воздух взметались кровавые брызги. Хорошо хоть, что спустя первые несколько секунд забиваемый уже перестал издавать звуки. Амаций позволял своим людям длить экзекуцию, казалось, целую вечность. Все это время остальные свидетели стояли и взирали в бесстрастном молчании.

Наконец Амаций велел казнь прекратить, и заляпанные кровью легионеры, отдуваясь, расступились. На сыром, в лужицах крови песке лежало едва узнаваемое нечто, что когда-то было человеком. Все его конечности были переломаны, а череп разбит в серо-лиловую кашу из мозгов и осколков кости. Катон сглотнул комок из желчи и предпочел отвернуться от этого зрелища, глядя вверх через плац. Там его взгляд ухватил какое-то отдаленное движение; прищурившись, Катон увидел верхового, скачущего из-за угла крепости прямиком к плацу и месту казни, где сейчас стояла Вторая Иллирийская. При стуке копыт офицеры и солдаты, будто очнувшись, стали оборачиваться в сторону всадника.

— Что-то стряслось, — пробормотал Макрон при виде грязной повязки на голове скачущего.

Тем временем всадник подлетел и в снопе грязи с гравием поднял, осаживая, коня на дыбы. Салютнув, он тотчас полез под тунику, что-то там нащупывая.

— Кто ты, Аид тебя возьми? — сердито осведомился Лонгин.

— Трибун Гай Кариний, — всадник облизнул пересохшие губы, — послан от Шестого легиона. Скачу от самой Пальмиры. — Наконец он нашарил то, что искал под туникой — вощеную дощечку, — и на отлете протянул ее проконсулу. — Сообщение от Луция Семпрония, посланника в Пальмире.

Лонгин взял дощечку.

— Что, собственно, случилось? — посмотрел он на гонца.

Всадник мучительно сглотнул, все еще не до конца отдышавшись.

— В Пальмире мятеж, проконсул. Парфянские приспешники. Хотят низложить правителя и разорвать договор с Римом.

Глава 6

Трибун вожделенно раскинулся на одном из складных стульев, расставленных дугой в кабинете проконсула; сидел и оглядывал прочих офицеров, созванных сюда по приказу Кассия Лонгина. Наряду с Амацием и командирами всех вспомогательных когорт лагеря здесь были также Макрон с Катоном (последний своим приглашением был не на шутку озадачен).

Лонгин жестом указал на трибуна, еще не успевшего отряхнуть пыль своей изнурительной скачки. Он едва успел подкрепиться, когда в резиденцию проконсула спешно стянулись офицеры.

— Кариний, просим. Расскажите им о том, что поведали мне, пока мы тут дожидались.

Кариний, откашлявшись, кивнул.

— Пять дней назад младший сын правителя Вабата, князь Артакс, заявил при дворе, что наследует трон своего отца. — Губы трибуна тронула улыбка. — Беда в том, что Артакс из троих сыновей самый младший, а потому наследовать трон ему мешают двое старших. При этом первому сыну, Амету, недостает в политике прозорливости, а второй, Балт, все свои дни проводит в охоте, пирах и утехах с женщинами. Артакс определенно мозг семьи, но одновременно и самая большая угроза Риму. В детстве его отослали на обучение к парфянскому двору. И похоже, где-то там в этом своем обучении он выучился страстно ненавидеть Рим и многих из пальмирской знати пропитал своими убеждениями.

— Понятно, — кивнул Амаций. — Но, разумеется, правитель не потерпит такого вызова своему могуществу?

Лонгин аккуратно постучал по столу вощеной дощечкой от римского квестора, состоящего при дворе правителя Вабата в качестве римского посланника.