Цепь грифона

Общее ожесточение и критическая ограниченность средств с нашей и немецкой стороны в этот период войны привела к тому, что часто исход крупных сражений решался на уровне ротного, а то и взводного звена. И простые русские лейтенанты со своими солдатами отважными и решительными действиями если и не меняли обстановку коренным образом, то срывали далеко идущие планы немецкого верховного командования. И крохотный островок на Ладожском озере, и простой дом в Сталинграде вдруг становились стратегическими пунктами обороны. И было символично, что на острове Сухо и в разрушенном сталинградском доме, оставшемся в истории как дом Павлова, героические гарнизоны возглавляли два Ивана – лейтенанты Иван Гусев и Иван Афанасьев. Представители нового поколения русских офицеров, каким-то непостижимым образом воспринявшие лучшие традиции отечественного офицерства. Несмотря на планомерное уничтожение самих носителей этих традиций.

А ещё в Сталинграде в один из критических дней сражения, попав под обстрел и оказавшись у стены разрушенного дома, командующий 62-й армией Василий Иванович Чуйков не сдвинулся с места, когда сопровождавшие его офицеры бросились в укрытие. Что происходило в душе командарма под градом пуль и осколков, мы никогда не узнаем. Он стал молиться о помощи словами сотворённой им молитвы. Позже его дочь показала текст священнослужителям. Молитва не отвечала церковным канонам. А важно ли это? Кажется не важным и то, что крестился Чуйков не троеперстием, а крепко сжатым кулаком правой руки. Но какая всем нам разница, как и какими словами он молился, если произошло главное – Бог услышал…

Поздним вечером 22 октября 1942 года из своего кабинета Сталин по телефону разговаривал с Василевским.

– Претензии к представителю Ставки у вас есть? Может быть, нарекания? – спросил Сталин.

– Никак нет, товарищ Сталин, – ответил начальник Генерального штаба.

– Я слышал, что наш представитель незаслуженно обидел члена Военного совета Волховского фронта.

– Товарищ Сталин, я считаю, что товарищ Мехлис не тот человек, которого можно незаслуженно обидеть, – сказал и сам испугался двусмысленности сказанного Александр Михайлович.

– Я тоже так считаю, – почти сразу ответил вождь. – Значит, претензий к генералу Суровцеву у вас нет?

– Никак нет.

– Вот и хорошо. А на обиженных воду возят… До свидания.

Осенний вечер на Ладоге был глухим и тёмным. Почти стих ветер. Из-за непроглядного снегопада пришлось нарушить светомаскировку. В луче прожектора, заменявшего фонарь и освещавшего небольшой плац перед штабом флотилии, крупными хлопьями валил снег. Миллионы тонн, казалось бы, невесомого снега висели в небесах над Новой Ладогой и озером-морем. В штабе Ладожской военной флотилии заканчивали работу над сводкой. Суровцев стоял на крыльце, собираясь с мыслями перед предстоящим докладом в Москву. Несмотря на некоторую несогласованность в действиях, итоги операции, факты если и не позволяли говорить о полном уничтожении вражеской флотилии паромов, то позволили сделать вывод о её разгроме. Семнадцать вражеских судов повреждены или захвачены. Из числа вражеского десанта шестьдесят человек убиты и ранены. Нашими истребителями сбито четырнадцать вражеских самолётов. Но самым главным было то, что теперь до завершения навигации противник будет не в состоянии организовать сколько-нибудь серьёзные операции в акватории Ладожского озера.

В тридцати семи километрах от штаба, точно став выше, под колючей завесой снега и ветра, в наступившей ночи гордо возвышался над свинцовой гладью Ладожского озера изрешечённый осколками, весь в пробоинах и ссадинах маяк острова Сухо – маленький символ крепости духа, отваги и мужества. Представитель Ставки словно видел этот маяк. И который раз за последние дни, как наваждение и трагический символ, в его сознании возникал маяк острова Тендра, а затем промозглые, осенние, крымские дни 1920 года.

Глава 6 Вагонные страсти

1920 год. Сентябрь. Москва Ноябрь. Крым

Уткнувшись лбом в холодное оконное стекло штабного вагона, бывший командующий Южным фронтом Михаил Васильевич Фрунзе пытался привести в порядок мысли. Пространство промёрзшего ноябрьского вечера было расплющено низко висящими чёрными снеговыми тучами. Нависая над равниной предгорья, простираясь до пологих вершин крымских гор, тучи, как гигантский пресс, выдавливали из пространства свет. Казалось, что и воздух. Неба точно не было. Ещё минута – исчез и горизонт. То ли чёрные облака действительно опустились на горы, то ли наступившая тьма притянула и накрепко спаяла горы и небо между собой. Тьма какого-то жуткого, апокалипсического свойства захватила крымскую землю.