Цепь грифона

В ответ Сергей Георгиевич ничего сказать не мог. А что он мог сказать? Женат так никогда и не был. Детей не имел. Потому никаких чувств, даже отдалённо напоминавших отцовские чувства, по отношению к девушке он не испытывал. Но, в отличие от своих подчинённых, чисто мужской интерес к молодой девушке он скрывал то за нарочитой деловитостью, то за невинной ироничностью. Точнее, старался не допускать хоть какого-нибудь проявления интереса. Мотивация его поведения тоже была своеобразная: всю жизнь помнил, как глупо, нелепо и жалко выглядели зрелые и пожилые дамы, когда оказывали ему, привлекательному когда-то молодому человеку, знаки внимания.

И как неловко и противно было от этого ему. Грубо ответить не позволяло воспитание, а отозваться взаимностью было выше всяких сил. Приходилось разыгрывать из себя полного идиота. Дескать, о чём речь – не понимаю… Сама мысль, что какая-нибудь молодая особа будет думать о нём примерно так же, как он думал в молодости о своих навязчивых, зрелых поклонницах, отбивала у него всякое желание даже сказать невинный комплимент девушке.

Знал бы он, что именно эта его нарочитая отстранённость оказалась самой привлекательной чертой его характера в глазах Лины. Она сразу же выделила его из числа окружающих мужчин. Кроме отчётов Сергей Георгиевич диктовал ей проекты приказов и служебные записки в самые высокие военные инстанции. В последние дни стал диктовать проекты инструкций и, что особенно её поразило, проекты учебных пособий.

Девушка тоже находилась на казарменном положении. После работы в особняке её под охраной отвозили на Лубянку. Там она составляла отчёт за день. Потом расшифровывала стенограммы. Отпечатывала их в одном экземпляре и на другой день уже с распечаткой появлялась на Пречистенке. При встрече Суровцев забирал у Лины машинописный текст, продиктованный накануне. Поил стенографистку чаем с галетами. И пока она пила чай, редактировал документы.

Лина пила чай и искоса наблюдала за молодцеватым, несмотря на возраст, генералом. Она уже знала, что когда-то он служил в царской армии. Чтобы как-то развлечься, она пыталась представить его молодым человеком. Скорее всего, он был обычным смазливым офицером с усиками, каких показывают в кино про Гражданскую войну. А она терпеть не могла мужчин с усами. Наверное, потому, что в детстве их боялась.

Он не то чтобы ей нравился. Он просто привлекал к себе её внимание. Мог с лёгкостью ответить на любой вопрос. Чем не раз её поражал. Всегда гладко выбритый, подтянутый, с мужественным лицом много повидавшего человека, с ней он был предупредителен и даже галантен. И был он вовсе даже не старым. Из-за собственной молодости она не могла даже примерно определить его возраст. С первой встречи её влекло к нему смешанное чувство тревожного любопытства и неясного волнения. Он всё больше занимал её мысли. И теперь она сама уподоблялась швейной иголке, притянутой большим и сильным магнитом.

– Ну что ж, прекрасно, – откладывая в сторону с десяток страниц машинописного текста, произнёс Суровцев. – Я очень доволен вашей работой. О чём не премину доложить вашему руководству. А вот сегодня работы как таковой не будет. И я вас попрошу побыть за хозяйку. С минуты на минуту сюда прибудут три заслуженных генерала. И мы за чаем послушаем их мнение по известным вам вопросам. Записывать ничего не придётся. Сам напишу коротенькую служебную записку и отправлю её по назначению. Благодарю вас за работу.

В экранизации классики Лина не раз видела, как кавалеры по-буржуазному целуют дамам руки. Именно так Суровцев взял её руку и, как в каком-то фильме, поцеловал. Ничего похожего, происходящего с ней самой, она и вообразить не могла. В жизни это оказалось совсем не так, как выглядело на экране и на сцене. Волнение в какие-то секунды заполнило её, как не заполняло никогда прежде и при более откровенных поцелуях с молодыми людьми. Но что было самое ужасное, так это то, что генерал заметил её волнение. И от этого краска смущения стала заливать ей лицо.

– Вот те раз! – воскликнул генерал. – Я и думать забыл, что поцеловать руку комсомолке – всё равно что нанести ей оскорбление. Простите, сударыня.

Он только сейчас сообразил, что он, вероятно, был первым в её жизни мужчиной, поцеловавшим ей руку.

– Ничего-ничего, когда-нибудь, глядишь, это вернётся в русскую жизнь. Вы уж не обессудьте за старорежимные замашки. Иногда прорывается, – неуклюже попытался оправдаться Сергей Георгиевич.

Делорэ лично встретил гостей. Их было трое. Два пожилых подтянутых генерала – ровесники самого Михаила Ивановича. И ещё такой же пожилой военный, но почему-то в звании комдива. Всем троим за шестьдесят лет. Разделись они в полуподвальном, цокольном этаже особняка. Теперь, поднявшись по лестнице, важно входили в столовую.

Лина невольно улыбнулась – на форменных галифе у присутствующих мужчин, за исключением комдива, были генеральские лампасы. Такого количества генералов одновременно она ещё никогда не видела.