Цепь грифона

Последняя в его жизни белогвардейская осень бушевала в Крыму яркостью красок. Прежнего Суровцева трудно было узнать в новом облачении. Черкеска позволяла свободно держаться, ничем не сковывая, придавая свободу и непринужденность движениям. Неистребимая строевая выправка при этом никуда не исчезла. Кавказский костюм лишь придавал его облику особый армейский шик и некую аристократичность. Самым значительным новшеством во внешности была небольшая чёрная борода, которая делала его похожим на представителя горских народов. Заговори он с акцентом кавказца – никто бы и не удивился. Только из-под надвинутой на брови серой папахи смотрели прежние внимательные голубые глаза. Что опять же не противоречило созданному им образу.

Представляясь и будучи везде представленным как генерал Мирк, он внимательно отслеживал круг своего общения, избегая ненужных встреч. Хотя встречал в Севастополе знакомых офицеров. Встретил на улице даже двух полковников из числа слушателей Академии. Его не узнали. И он, не желая быть узнанным, лишь ответил на приветствие и прошёл мимо. Мир, как известно, вообще тесен, а мир армии и того теснее. Ещё за время обучения в кадетском корпусе и военном училище будущий офицер знает близко сотни и сотни людей своей профессии. Скольких людей он запоминает только в лицо, и посчитать невозможно. Каких-то пять-шесть лет службы – и счёт идёт уже на тысячи. Потом память начинает ориентироваться не на лица, которые неумолимо меняет время. Меняются чины и звания, но не меняются имена и фамилии сослуживцев и командиров. Несколько офицеров легко и без труда найдут общих знакомых, а то и друзей по корпусу, по училищу и полку. Так и произошло между выпускниками Павловского военного училища Слащовым, Мирком-Суровцевым и Новотроицыным.

– Я больше не могу всё это выносить, – протягивая Мирку письмо, проговорил генерал Слащов. – Не сочти за труд, прочти вслух. Вот с этого места, – перегнул он бумажный лист.

Сергей Георгиевич взял из рук генерала письмо главнокомандующего, только что привезённое из ставки посыльным офицером-мотоциклистом. Присутствующие при этом генерал Киленин, полковник Новотроицын и жена Слащова Нина Николаевна в ожидании смотрели на него. Стал читать:

– Дела наши на фронте с Божьей помощью идут хорошо, и я не знаю, от чего вы ими обеспокоены. В связи с заключением Польшей перемирия следует ожидать вскоре усиления против нас врага, и при этих условиях растягивать фронт нельзя – надо бить противника, не давая ему сосредоточиться, пользуясь для обеспечения наших флангов естественными рубежами, – размеренно прочитал он.

Слащов чуть ли не вырвал назад из руки Суровцева письмо. Громко и нервно дочитал сам:

– Жму вашу руку и прошу передать вашей супруге мой привет. Ваш Врангель. Привет тебе, душа моя, – без всякого перехода продолжил он. – Возьмите, Николай Александрович, – протянул он письмо генералу Киленину, – для истории…

Шестидесятилетний генерал Киленин помогал Слащову писать книгу воспоминаний и сам писал горестную летопись обороны Крыма. Собирая переписку, делая копии рапортов, сопровождая их комментариями. Он принял письмо и аккуратно вложил его в конверт.

– Яков Александрович, отпустите офицера, – кивнула на посыльного Нина Николаевна.

– Благодарю вас, голубчик, – пожал запылённую руку посыльного Слащов.

– Ваше превосходительство, отвечать будете? – поинтересовался посыльный.

– Мой ответ как всегда не предполагается, – развёл руками Слащов.

– Разрешите идти? – спросил офицер.

– Ступайте.

Офицер вышел.

– Я оставляю вас, господа, – тихо произнесла Нина Николаевна.

Слащов подошёл к жене. Нежно поцеловал её в щёку.

– Я прошу вас, господа, не выпивайте, – красноречиво глядя на Новотроицына, попросила женщина. – Потерпите хотя бы до вечера. А впрочем, поступайте как знаете.

Чуть слышно шелестя складками свободного длинного платья, Нина Николаевна вышла из гостиной министерской дачи, ранее принадлежавшей министру двора графу Фридериксу и предоставленной Слащову для проживания в Ливадии. Широко известная в войсках как ординарец генерала юнкер Нечволодов, в последнее время Нина Николаевна всё чаще носила женское платье. Она точно приготовляла себя к другой, мирной, жизни, которой всеми силами сторонился её беспокойный муж, совсем недавно отказавшийся выехать за границу. «Правительство при постоянно падающем рубле платить за меня не сможет, – ответил он на такое предложение. Ещё и добавил: – И я считаю это для себя неприемлемым, а у меня самого средств на такое лечение нет».

– Вы заметили, господа, к нам совершенно перестали ходить украинские и татарские представители, – проводив взглядом жену, вдруг заметил Слащов.

– Посмотрели, посмотрели на наш бедлам, да и плюнули, – высказал своё мнение Новотроицын, – решили – лучше не связываться. С этими каши не сваришь! Да и что, господа, с нас с вами взять?

– Яков Александрович, я так понял, что ваши предложения и по украинскому, и по татарскому вопросу остались без ответа? – спросил Киленин.