Цепь измен

— Слушай, с ней все в порядке, а это главное. Через денек-другой она будет дома.

— Через денек-другой? Когда? Что она там делает? Ты уверен, что она в порядке?

— Мистер Эшфилд!

Я резко оборачиваюсь. Врач едва ли старше Бена жестом приглашает меня следовать за ним.

— Послушай, Бэт. Я должен идти. Поговорим завтра.

Захлопываю телефон.

— Вашей жене намного лучше, — с улыбкой сообщает врач. — Она в послеоперационной. Была кое-какая опасность, но теперь все будет в порядке. Можете к ней пройти.

Я не стал поправлять его неумышленную ошибку: моя жена. Если бы.

Элла, на несколько тонов бледнее больничных простыней, все же выдавливает слабую улыбку, когда я вхожу в послеоперационную палату.

— Никому не рекомендовала бы этого молокососа, — еле-еле выговаривает она.

— Буду иметь в виду. — Я осторожно пристраиваюсь на краю кровати, и вдруг ко мне возвращается болезненное воспоминание о том, в каких обстоятельствах я в последний раз навещал женщину в больнице. — Ну и напугала ты меня там, в гостинице.

— Да и себя тоже, — морщится она. — Уильям, мне так жаль! У тебя и без меня забот полон рот…

— Да не глупи! Господи, Элла, я думал, что теряю тебя!

— Прости. В следующий раз придется постараться.

— Не смешно, Элла. Я даже не имел понятия, жива ты или мертва. Никто ничего мне не говорил. Что, черт побери, стряслось?

Снова морщась, она поудобнее устраивается на подушках.

— Скажем, так: если аппендикс жалуется, лучше к нему прислушаться.

— Верно говорят: сапожник без сапог.

Я раздумываю. В нормальной ситуации Элла никогда не дала бы мне даже заикнуться насчет слова на букву «л», но ведь со смерти Джексона она изменилась. В ней появилась нежность, уязвимость, которой прежде не было. И я набираюсь нахальства, чтобы сказать правду:

— Элла, ты понятия не имеешь, каково мне было видеть тебя в таком состоянии, — осторожно произношу я. — Сегодня вечером я понял, как много ты для меня значишь, как сильно я…

— Уильям, прости. Не мог бы ты попросить сестру принести еще кодеина?

Я вызываю сестру в полосатом халате, и она вскоре врывается в палату с горсткой таблеток. Элла медленно отхлебывает из бумажного стаканчика. Ее лицо искажено гримасой боли. Впервые я замечаю, как она похудела за последнее время. Теперь у нее скулы как у Кэтрин Хепберн.

— Элла…

Она прикрывает мне рот ладонью.

— Не говори этого.

— Я провел последние восемь лет, не говоря этого! Нам пора…

— Вся эта драма, — беспечно перебивает она меня, — кого угодно заставит забыться и произнести слова, о которых он потом будет жалеть.

— Но я…

— Уильям! — отчаянно выкрикивает она. — Ты женат! Поэтому не важно, что чувствует каждый из нас, — или думает, что чувствует. Мы с самого начала согласились, что наши отношения ничем не закончатся. Ты нужен Бэт. Нужен своим детям. Такие разговоры только всё усложняют.

— Элла, я не могу дальше притворяться, будто мне все равно! Ведь это же просто фарс!

Ее глаза ярко разгораются, и страх окутывает меня пеленой словно туман.

— Уильям! Думаю, нам обоим понятно, что все кончено…

— И вовсе ничего не кончено! Слушай, я уйду от Бэт. Уйду, если ты этого хочешь. С ней все будет в порядке. У нее же останутся дети…

— Нет! Я вовсе не это имела в виду! — Она пытается сесть на постели прямо. — Мы не должны были допустить, чтобы все так далеко зашло. Нужно было расстаться после Кипра; я должна была положить всему конец. Только подумать, что могла натворить Бэт, если бы…

— И теперь я должен расплачиваться за случившееся до конца своих дней?

— Она твоя жена. Пожалуйста, Уильям. Не надо все усложнять еще больше.

Я встаю.

— Знаешь, тебя только-только прооперировали. Одному Богу известно, какими тебя накачали наркотиками. Может, у тебя до сих пор шок. Бушуют гормоны. Поговорим обо всем как разумные люди, когда ты успокоишься.

— Я спокойна! — вопит Элла.

— Конечно, конечно. Вернусь завтра утром. Хорошего сна, дорогая.

Мне вслед летит подушка.

Элла имеет в виду другое. Все дело в посттравматическом стрессе — или как там его, будь он неладен, нынче называют. Ко всему, что она пережила за последние несколько недель, еще и срочное оперативное вмешательство. В ней говорит чувство вины и горя. Быть может, она сама не ведает, что творит. Она не то хотела сказать. Она не может так считать.

Врач-тинейджер останавливает меня, когда я уже собираюсь выйти из больницы.

— Я хотел сказать, что мне очень жаль, мистер Эшфилд. В самом деле, жаль.

— Да, конечно. Но теперь она идет на поправку, а это главное.

— Конечно. Хорошо. Спасибо за ваше отношение, сэр. Продолжайте так ее настраивать. Ей нужно знать, что для вас она остается той же женщиной, что и прежде. Для нее было бы страшным ударом…

— Простите, — перебиваю его я, — какого черта вы пытаетесь мне сказать?

Он в ужасе смотрит на меня.

— Она не рассказала вам?

— Что она мне не рассказала?

— Наверное, вам стоит поговорить с…

— Слушайте, доктор. С меня хватит. Не хочу показаться грубым, но если вы сейчас же не просветите меня насчет того, что, мать вашу, происходит, я за себя не отвечаю. Втыкаетесь, что к чему?

Он сглатывает комок.

Я открываю дверь в зловещую комнату с мертвецами.