Цепь в парке

— Не знаю, зачем дяде понадобилось брать тебя сюда. Видно, все забыл. Мало ему того, что он хлебнул горя с твоим братцем, — продолжает тетя Мария, лицо которой стало еще краснее, чем утром, и от нее еще сильнее разит кислятиной.

— Оставьте его в покое, разберетесь, когда я уйду.

Дядя повысил голос, по-прежнему не подымая головы от тарелки.

— На, заправь салфетку и ешь, — ворчит тетя Роза, сунув ему прямо под нос кусок дымящегося мяса.

Он с удивлением смотрит на дядю, на его отвислые розовые щеки, трясущиеся, когда он жует, на его седую шевелюру, а главное, удивляется тому, что он такой старый. Дядя представлялся ему выше ростом, стройнее, с более приятной внешностью, с черными волосами и моложе — в том возрасте, когда человек еще похож на свои прежние фотографии. На дяде очень жесткий пристежной воротничок, который впивается в шею, голубая сорочка в белую полоску с какими-то странными браслетами повыше локтей, над которыми пузырятся рукава, и темно-серый жилет, в вырез которого заправлена салфетка. Но этот круглый опрятный господин говорит важным голосом, и кажется, этот голос он узнает: раньше он редко повышался, но все сразу умолкали, словно говорил глава семьи. С образованием и без гонора, как сказал Крыса. На нем большие толстые очки, но от них, видно, мало проку, потому что дядя низко склоняется над тарелкой, забавно вытягивая шею, сдавленную воротничком.

А тетя Мария все говорила и говорила, но он ее не слушал. И даже не знал, к нему ли она обращается. Наконец, чтобы она раз и навсегда отвязалась от него, он сказал:

— Зачем ты за мной следила? Раз ты отправила меня гулять, значит, не хотела меня видеть.

— К тому же еще и наглец! Брат был шпана, и этот не лучше. Одного корня.

— Тетя Мария очень больна, — вмешивается дядя, вытирая рот и глядя в окно. — Надо быть с ней поласковее.

Наконец и тетя Роза уселась обедать, а что делает за столом тетя Мария, неизвестно — перед ней нет даже чашки, она сидит, подперев кулаком щеку, и не сводит с него глаз, точно что-то высматривает и ждет, когда дядя отвернется, чтобы вцепиться в него.

— Если ты здесь останешься, надо будет прикупить белья. И все зря, как с Марселем. Неужели жизнь тебя ничему не научила, Нап? Он и смотрит-то исподлобья, как старший.

На сей раз за него вступается тетя Роза:

— Послушай, Мария, ведь он еще ребенок. Ему всего восемь лет, зачем вытаскивать на свет всю эту историю!

— Марсель не шпана. Он моряк. У него даже, даже… есть медали! Разве шпане медали дают?

— Пресвятая Богородица! Медали! Ты их видел?

— Нет, но это неважно. Он мне сам говорил.

— Где сахар?

— Я забыл.

— А деньги?

— Они были в кармане, вот здесь. Я нагнулся, и они выпали. Я не виноват.

— Не лги! Ты положил их в другой карман, где платок.

Так оно и было, теперь он вспомнил. Вот уж промахнулась! Он вытаскивает платок и обнаруживает обе монетки в целости и сохранности на дне кармана. Он кладет их на стол прямо перед ней, звякнув как можно громче.

— Воришка! Всего восемь лет, а уже весь в братца! Хотел, чтобы мы поверили, будто он их потерял! И не стыдно тебе?

— Нет, не стыдно, я же их себе не взял. Мне так показалось, вот и все.

— С тебя глаз нельзя спускать. Ужас какой-то!

— Сегодня он здесь первый день, Мария. И деньги целы. Так что не спеши делать выводы. Купите ему другой костюм, и чем скорей, тем лучше, чтобы он поменьше смахивал на приютского. К тому же он не знает здесь ни одной улицы, могли бы заняться им хоть немножко, в парк сводить, что ли…

Дядя произносит все это, глядя в окно, словно его смущает присутствие племянника и он не решается посмотреть на мальчика. Но тетя Мария как с цепи сорвалась:

— Тебе безразлично, что он шляется с Крысой?

— Не надо было отпускать его одного. Хватит!

Дядя достает из жилетного кармана большие золотые часы и, даже не взглянув на циферблат, добавляет:

— Я опаздываю. Налей мне чаю.

У него сразу всплывают в памяти большие и блестящие круглые часы, а рядом ясно и отчетливо он видит черную коробку с маленьким окошечком, окошечко открывается, и внутри на черном фоне появляется белый человечек: одна нога его застыла в воздухе, локти прижаты к бокам, словно приготовился к бегу, и стоит крутануть ручку, как он пускается бежать, скорость можно регулировать по своему желанию. Коробка — он уверен в этом — лежит в большом нижнем ящике буфета, в столовой, в том углу, что ближе к кухне.

— Ты давно работаешь в своем магазине?

— Дядя не работает, а управляет. Он секретарь-казначей, вот он кто, — немедленно отзывается тетя Мария, продолжая держать его под прицелом своих разъяренных голубых глаз с красными прожилками.

Дядя кладет часы в карман. Прежде чем ответить, он долго откашливается.

— Около тридцати лет.

— А зачем надо работать?

— Зачем?.. Затем, что хлеб не падает с неба, и еще затем, что порядочный человек не может сидеть сложа руки.

— Но ведь можно делать что-то и не работая, например разводить цветы или рыбу ловить…

— Это тоже труд, и садовники, и рыбаки работают, как все.

— За деньги?

— А как ты думаешь? Им тоже надо есть.

— Значит, чтобы есть, надо работать?