Цепь в парке

— Я хочу домой, Пьеро, я больше не хочу в кругосветное путешествие, у меня слишком маленькие руки.

Она стремительно выпрямляется, трясет его за плечи и плачет по-настоящему. Но он так разошелся, что уже не может остановиться.

— …и ночью тысячи красных глаз жадно смотрят на твои красивые волосы, и до нас доносится лязг ножей, а Балибу очень веселится и воет, как настоящий белый волк — белые волки воют гораздо страшней обыкновенных, — и эти красноглазые боятся вылезти из-за деревьев.

— Перестань, Пьеро, перестань. Мне всю ночь будут страшные сны сниться.

— Вагончик не может дать задний ход. Через Великое кладбище поездов не ездят задом наперед. Вернуться нельзя, Джейн, совсем нельзя. Придется продолжать путешествие до конца, вокруг всего света объехать.

— Я не хочу.

— Но я же с тобой, я буду тебя защищать.

— Ты сам сказал, что еще должен вырасти.

— Хочешь, я открою тебе тайну, самую важную, какую я знаю? На свете гораздо больше детей, чем взрослых. Они нам будут встречаться повсюду. А дети злыми никогда не бывают. Если даже они кажутся злыми, значит, они просто-напросто несчастные. Даже если они говорят по-английски, надо с ними немножко подружиться, но незаметно, а то ты их отпугнешь.

— И все ты врешь. Мальчишки бросались в меня камнями, дергали за волосы, дрались со мной. Иногда они были совсем большие, больше тебя. И еще обзывали: «Рыжая дура» или «Англичанка чертова», клянусь, я не вру.

— Но ты же не пыталась с ними поговорить. Они просто видели, что ты их боишься. А бояться нельзя, ни в коем случае нельзя, а то они станут еще злее. Это как с собаками.

— А ты что же, никого не боишься?

— Раньше боялся, но теперь все. Сказал себе в один прекрасный день, что лучше умереть, чем бояться. И расквасил нос длинному Жюстену.

— Вот и со взрослыми так же. Если б только у тебя хватило сил поколотить их… Видишь, ты все врешь.

— Послушай. Вот ты, когда первый раз меня увидела, показала мне язык. А теперь больше не будешь!

— Еще неизвестно. Это совсем разные вещи. Все из-за твоих теток, они меня терпеть не могут.

— Ты еще мало путешествовала, поэтому понять не можешь. Но вот увидишь, что я прав.

— Я больше не желаю путешествовать. А кто такой Балибу?

— Это ты узнаешь только под конец путешествия.

Она встает, подпрыгивает несколько раз, пытаясь попасть в такт какой-то мелодии, слышной ей одной, и начинает танцевать, опустив руки, громко пристукивая каблуками по доскам, словно щелкает кастаньетами.

Впервые он задумывается о том, почему там не было девчонок — когда-то он даже радовался этому — и с чего он взял, что все они непременно дуры и зануды?

— А, вот ты где! Я уж было решила, что ты не пришла, и собралась домой.

На лесенке появляется высокая, выше его ростом, черноволосая толстуха с прыщами на лице.

— Это Тереза, — бросает Джейн, продолжая танцевать.

— Они заставили меня целый день мыть полы. На четвереньках. И все время подсматривали за мной! Нет, я этого не выдержу. Прямо с ног валюсь, так спать хочется.

Она плюхается на верхнюю ступеньку; и правда, видно, она ужасно устала: мускулы лица непроизвольно подергиваются, коленки покраснели и опухли.

— Она англичанка и ничего не понимает в жизни. Ну, привет, эй ты!

Она ему сразу понравилась, потому что человек с таким голосом не может никому сделать зла, и даже жалуется она как-то весело. Зад у нее до того толстый, что ее трудно по-настоящему пожалеть, и она наверняка к этому уже привыкла.

— Она вздумала наняться в Мизерикорд, чтобы заработать себе на наряды. Представляешь, во что ей обойдется одна только материя!

— И совсем не в этом дело. Просто маме некогда шить, и я должна ей помочь.

— А что это такое, Мизерикорд?

Они хохочут.

— Ты слишком мал, чтобы это знать, — говорит Джейн, перестав наконец танцевать.

— Это больница, в ней тысяча коридоров, и все их надо мыть, — добавляет Тереза и протяжно вздыхает.

— Там появляются младенцы без пап. А мамы даже не забирают их оттуда.

— Мне одна сказала, что ей всего тринадцать лет. Джейн, это же просто ужас!

Она опять вздыхает, еще протяжнее и тяжелее.

— А это Пьеро, мой новый сосед и отныне мой единственный друг, — провозглашает Джейн, гордо вскинув свою львиную головку.

— Мальчонка старых девок, что ли?

— Ну и выражаешься ты! Больница тебе не пошла на пользу.

— Могли бы одеть его получше.

— Он только что приехал. А потом, он и так очень красивый.

Джейн как-то переменилась с приходом Терезы, будто ей опять ведомо все на свете и она берет его под свою опеку. Он уже не понимает, смеется она над ним или говорит серьезно. Он еще не привык к этим быстрым переходам. А главное, он боится, чтобы она вдруг опять не сделалась прожорливой грязнулей, как тогда с Крысой. И вообще, две девчонки разом, это уже не то, и он опять чувствует себя неповоротливым и неуклюжим, как мольсоновские лошади. Чтобы скрыть смущение, он говорит:

— Хочешь, я помогу тебе мыть полы. Я привык к длинным коридорам, будь они хоть в целую милю.

— Думаешь, эти соплячки позволят тебе совать туда нос, когда они все брюхатые? Ну что, пошли? Он тоже пойдет с нами, я его пригласила.