— Ей все равно не позволили бы взять Маргариту в тюрьму! — взвилась Марион, но не стала возражать, когда Чарльз положил открытку в конверт и наклеил марку.
Они не смогли родить собственных детей. Несчастье моей матери помогло им пережить свое.
Две недели спустя, в день, когда я вернулась в школу после пасхальных каникул, Чарльз получил от моей матери письмо. Она сообщала, что ее выпускают на свободу и что ее встретит подруга, у которой можно пожить некоторое время. «У меня есть кое-какие дела, и мне понадобится несколько недель, чтобы все уладить, — писала она, — но после этого я сразу приеду к вам».
— Чего еще можно было ожидать? — презрительно фыркнула Марион. — Я только надеюсь, что, явившись сюда, она не станет опять называть тебя «Чарли».
ГЛАВА 2
Пасха 1939 года
Эми
— Обожаю Пасху. Рождество я тоже люблю, но на Рождество ты знаешь, что большая часть зимы еще впереди. А после Пасхи впереди целое лето. Несколько месяцев лета, а за ним осень. Мне очень нравится осень, но в каком-то смысле это уже начало зимы, так что, если бы кто-нибудь спросил у меня, какое время года я предпочитаю, мне бы пришлось выбрать весну.
— Что ты несешь? Кому интересно, какое время года ты предпочитаешь?
Эми расплылась в улыбке.
— Я просто подумала, что тебе может быть интересно, вот и все. Это все погода. Она меня околдовала. Сегодня самый прекрасный день, который я помню.
— Солнцу достаточно посветить в течение пяти минут, и это уже самый прекрасный день, который ты помнишь.
— Я обожаю солнце, — дрогнувшим голосом ответила Эми. — Если бы я не была католичкой, то стала бы солнце-поклонницей.
— И куда бы ты ходила на службу? — поинтересовалась Кэти.
— Понятия не имею, — вынуждена была сознаться Эми. — И кому бы я исповедовалась?
Кэти не ответила.
Разговор происходил в поезде. Девушки ехали в Саутпорт. Это была электричка. Эми обожала поезда, испускавшие клубы дыма, ей нравилось, как они выглядят и гудят, зато электрички были в тысячу раз чище. Сегодня она надела свое лучшее летнее платье, желтое, с пуговицами, напоминающими маленькие личики, белый кардиган и белый же, связанный крючком берет. Берет вязала ее мама. На Кэти был точно такой же берет, только красного цвета. Еще на ней был красный пиджак, принадлежавший одной из ее сестер и, как подозревала Эми, свалившийся из кузова какого-то грузовика. Сестра Кэти, Лили, на целый день отправилась в Блэкпул, и Кэти надеялась вернуться домой раньше нее или наоборот, после того, как Лили ляжет спать.
Сегодня было воскресенье,
Зима закончилась. За окном мелькали деревья, сады и поля, уже подающие признаки жизни. Набухшие почки (некоторые из них уже успели превратиться в листочки) и по-военному стройные ряды крошечных растений предвещали скорое наступление лета. Люди в садах и полях подстригали траву, копали, пололи. Какой-то мужчина поливал сад из шланга, и это умилило Эми.
— Жаль, что у нас не сад, а всего лишь двор! — с чувством воскликнула она. — Я бы посадила розы. У меня розы росли бы у обеих дверей и вились бы по стенам. И еще я хотела бы кролика и черепаху.
— Скромные у тебя желания, — фыркнула Кэти.
— Розы, кролик и черепаха —
— Лучше бы ты не упоминала Кларка Гейбла, — глаза Кэти увлажнились, — теперь мне хочется плакать.
— Не раскисай, — презрительно хмыкнула Эми. — Он для тебя слишком стар. И вообще, я не люблю усатых мужчин.
Эми видела, что в Кэти борются два желания — пошутить и пустить слезу. В конце концов она выбрала шутку.
— А как насчет усатых женщин? — поинтересовалась Кэти.
— Их я тоже не выношу.
Подружки дружно прыснули.
Пожилой мужчина, сидевший через проход от них, слушал их разговор. Его трудно было не слушать — звук юных голосов разносился по всему вагону.
— Должно быть, приятно быть молодыми, — заметил мужчина.
— Очень приятно, — подтвердила Эми. — Но быть пожилым тоже, должно быть, приятно, — добавила она с самоуверенностью семнадцатилетней девушки, которая убеждена, что знает все. — В каждом возрасте есть свои преимущества.
— Я напрягусь и постараюсь их все припомнить, — отозвался мужчина, отчетливо осознавая, как сильно у него болят суставы, как тяжело ему дышать. К тому же он почти ничего не видел левым глазом.