Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером

— Где он, спрашиваю? — пытаясь перекричать музыку, повторила она. Но Николай Алексеевич ничего не услышал и только покивал в ответ. Старичок Марусе очень нравился, мягкий, обаятельный, кроткий до резкости в защите своей кротости, он по первому ее знаку сходил к стойке и без слова за свой счет принес крепкий коктейль. Олесь, правда, на крепкий коктейль покосился, но Николаю Алексеевичу все-таки улыбнулся, как и она сама, вполне искренне. За огромным стеклянным окном скапливалась, выгибая море своей тяжестью, северная лунная ночь. Казалось, она сместила упругим своим воздухом стекло и дышит прямо в лицо, ледяная и крепкая огромная волна. Олесь смотрел в никуда, в черное шевеление, он весь был там, в черноте вселенной, тогда как его тело, осторожно накачиваясь алкоголем, тихо бодрствовало в огромном удобном кресле, дух многократно умирал в невидимом море, а рука без коррекции глаз криво вела по странице витиеватую линию стиха. Строка наползала на строку, взбирались буква за буквой вверх, и вдруг от удара музыки по пальцам обрушивались вниз к бумажному обрезу. Маруся в пику Олесю копалась глазами в толпе. Густо лежали тенями на стенах переплетения рук. В яме бара летали белые, словно одетые в перчатки, чуткие руки, создающие из пустых стаканов полные. Двигались губы людей и губы дикторов в двух укрепленных высоко цветных телевизорах, и ни слова, ни звука за звуками музыки. В подвижном рисунке глаза Маруси нашли желаемое сочетание: угол стола, уголок белой салфетки, лицо над перекошенным воротом, сорванный пятерней галстук, немного снизу — початый стакан, и по полу между ног катится маленький луч еще не включенного цветомузыкального блока, лавирует, оранжевый и зеленый, между ботинок и туфель пытающихся танцевать.

Толкнуло слегка в сердце. Она добила двумя глотками свой крепкий коктейль, установила пустой бокал на столе так, чтобы не смахнули, слева от блокнота, в котором суетливо чертило строки перо поэта. И, пробившись танцевальным движением между двух ритмов смененной пластинки, Маруся оказалась подле «афганца». Парень был невероятно пьян, но он выглядел куда бодрее своих приятелей, лежавших неподвижно в каюте, и пил он, понятно, в одиночестве, хоть и среди толпы.

— А ты не наркоман?! — ухватив его рукой за подбородок и заглядывая в слезящиеся от усталости глаза, зло сказала Маруся. — Ты у нас алкаш! — Она присела на ручку кресла. — Расскажи мне, мальчик, как все это у вас устроено.

— Что? Чего устроено?

— Я спросить тебя хотела, ну, несколько вопросов… Во-первых, что вы в гробу прячете?

«Афганец» совсем не испугался, а глаза его чуть протрезвели и, не переставая слезиться, посмотрели на Марусю уже с любопытством.

— Нет, — сказал он хрипло. — Здесь была только его воля, никто нас не осудит. — Он еще прихлебывал из бутылки, но уже без упоения. — Ты не понимаешь…

— А ты расскажи, — поддержала его настроение Маруся.

— Тебе не понять… Мы вчетвером вместе перед боем поклялись, что войдем так же вчетвером на пароход… Пойми, войдем все вчетвером или умрем все вчетвером. Его в том бою убили… Но он вошел на пароход, хоть и мертвый, он вошел… — Парень невыносимо длинно икнул. — А гроб, это, — он махнул рукой, — без него, в общем!..

«Значит, в гробу все-таки наркотики», — подумала Маруся и спросила:

— А зачем вы грузина обокрали?

— Мы обокрали? — глаза парня округлились и покраснели от сдерживаемого бешенства. — Мы не крали ничего и никогда! Никогда и ничего!.. — Он поднялся из кресла и, размахивая бутылкой, сделал несколько шагов, после чего со звоном перевалился через стойку бара и плюхнулся по другую ее сторону.

Музыка оборвалась. Усиленный динамиками, загремел противный голос капитана-экскурсовода:

— ВНИМАНИЮ ОТДЫХАЮЩИХ! ФИЛИАЛ МУРМАНСКОЙ ФИЛАРМОНИИ НА НАШЕМ КОРАБЛЕ, ТАНЦЕВАЛЬНАЯ ГРУППА ПОД РУКОВОДСТВОМ НАРОДНОГО АРТИСТА ГРИГОРИЯ ВОЛЧЕКА ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА КОНЦЕРТ В МУЗЫКАЛЬНЫЙ САЛОН. ПОСЛЕ КОНЦЕРТА УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА ВСЕМ РАЗОЙТИСЬ ПО КАЮТАМ, НАМЕЧЕНО ПЛАНОВОЕ МЕРОПРИЯТИЕ — УЧЕБНЫЙ ПОЖАР.

В баре произошло сильное движение, но музыки больше не было, а бармен поставил на стойку табличку с красной надписью «Перерыв».

16

На лестнице, поджидая Марусю, Олесь закурил. Она последней вышла из бара. Ей так и не удалось увидеть, как парня вытаскивают из-под стойки. Она прикурила от сигареты поэта, зло стряхнула пепел и сказала:

— Тебе не кажется, Олесик, — Олесиком она называла своего любимого только в состоянии сильнейшего раздражения. — Тебе не кажется, что вокруг очень уж много разношерстных событий? Все они вразнобой, и далеко не все имеют объяснения. Все они какие-то, — она пощелкала задумчиво пальцами, — бесцельные! Все они — какая-то морская дичь… — Она, пристально рассмотрев свою руку, вытащила из-под ногтя чужой черный волос. — Пойдешь на концерт?

— Почему нет?

— Вроде за бороду его не рвала, а волосы под ногтями! — Маруся, осторожно подцепив его кончиками красивых ногтей, положила волосок себе на ладонь. — Бедный изуродованный мальчик.

— Тобой изуродованный? — спросил Олесь.