Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана

Сегодня катары в большой чести. Мода на их учение вызвана современным интересом к мистицизму и подогревается общим ожиданием грядущих катаклизмов в тысячелетиях. Они приобрели романтический и поэтический ореол, который часто ассоциируется с теми, кто пострадал за обреченное дело. Но если они и не вполне заслуживают той излишней идеализации, которая свойственна по отношению к ним в последнее время, их все же необходимо отнести к числу одних из самых страшных жертв истории, и их совершенно справедливо можно считать первыми жертвами организованного и систематического геноцида в истории западной цивилизации.

Хотя их можно условно назвать христианами, катары решительно выступали против Рима и Римской церкви. Как затем и протестанты разного толка, они видели в Риме олицетворение зла, библейскую «вавилонскую блудницу». Среди признанных направлений христианства того времени они были ближе в некоторых своих учениях к византийской – или греческой – православной церкви. В некоторых отношениях – например, их вера в реинкарнацию – они имели общие корни с религиозными вероучениями Востока, такими, как индуизм и буддизм. В конечном итоге, однако, и несмотря на сочувствие, которое выказывают им комментаторы новейшего времени, катары разделяли целый ряд догматов, которые мало людей на Западе сегодня сочли бы приемлемыми для себя.

По существу катары были дуалистами. Другими словами, они рассматривали весь видимый и материальный мир как прирожденное зло, как творение меньшего и низшего божества. Всему плотскому, материальному, земному в конечном счете надлежало быть отвергнутым и преодоленным ради исключительно духовной реальности, и только в царстве духа обреталась подлинная божественность. В этом катары являли собой позднее развитие традиции, давно существовавшей на периферии христианского Запада. Они имели много общего с ересью богомилов на Балканах, от которых они позаимствовали многие из своих догматов. Они были отголоском еще более старой ереси манихеев, которую проповедовал в III веке перс Мани. И они унаследовали также многие элементы гностического дуализма, который процветал в Александрии и некоторых других местах в первые два столетия христианской эры и который, вероятно, уходил корнями в древнее зороастрийское учение [2].

Подобно богомилам, манихеям и гностическим дуалистам, катары подчеркивали важность непосредственного контакта с божественным, его непосредственного постижения. Считалось, что такой контакт составляет «гнозис», что означает «знание», – особого рода сакральную тайну.

А настаивая на подобном непосредственном и прямом постижении сакрального, катары, как и их предшественники, фактически отменяли необходимость в священнослужителях, в церковной иерархии. Если наивысшей добродетелью являлся собственный опыт общения с Божественным, то священнослужитель становился ненужным в качестве блюстителя и интерпретатора Божественного, а теологическая догма лишалась своего значения и превращалась всего лишь в интеллектуальный конструкт, проистекавший из самонадеянного ума человека, а не из какого-то высшего или Божественного источника. Такая позиция в корне подрывала не только учение, но само здание римской церкви. Конечно, в конечном счете само христианство неявно дуалистично, ведь оно воспевает дух, отвергает плоть и всю «нераскаявшуюся природу». Катары проповедовали то, что можно было бы счесть за крайнюю форму христианской теологии – или за попытку довести христианскую теологию до ее логического завершения. Они сами считали свое учение близким к тому, чему якобы учил сам Иисус и его апостолы. Оно и в самом деле, несомненно, было ближе к истине, чем проповедовавшееся Римом. И в своей простоте и отказе от мирских богатств катары были ближе, чем римское духовенство, к образу жизни, который вели, согласно Евангелию, Иисус и его последователи.