Цербер

Подполковнику было тридцать два года, он был высок, сухощав, с выдвинутым вперед подбородком с ямочкой, впалыми щеками. Один его знакомый, знающий человек, утверждал, что он как две капли воды похож на Михаила Григорьевича Дроздовского, легендарного генерала Добровольческой армии еще той, давней, гражданской войны в России. Заинтересовавшись, он даже отыскал редчайший снимок Дроздовского, тогда никакого не генерала, датированный пятнадцатым годом, и убедился, что знакомый был прав. Из овальной старинной рамки на него смотрело его собственное лицо. Он и курить начал "под Дроздовского" небрежно, уголком губ. Подполковнику самому пришлось повоевать, главным образом в подобных операциях, и за эту он ожидал себе еще одного внеочередного присвоения.

А пока, оглядев своих людей, сменивших за экранами и в других помещениях офицеров-дежурных, скользнул взглядом по обоим самолетам, вставшим у начала ВПП, готовым взлететь, приняв группу захвата обратно, по первому сигналу. Несколько находившихся с утра в тренировочных полетах машин теперь возвращались и требовали посадки, но он не обращал на это внимания.

Рассматривая заклубившуюся на горизонте неправдоподобную иссиня-черную смоляную тучу, подполковник ждал.

Глава 40

Сознание всплывало, всплывало, всплывало из глубины, из донной мути и никак не могло всплыть. В ушах стучали настойчивые молоточки.

Ни одно, самое черное похмелье не сравнить с тем, что она испытывала. Будь она одна, она бы сдалась, согласилась вновь провалиться в засасывающую темноту, но их было две, и они помогали друг другу. Одна слабыми, но тонко чувствующими пальцами искала и находила выход, путь к свету, пусть хрупкому, но ясному сознанию, другая поддерживала, придавала сил, терпения справиться, выдержать.

Та, которую здесь называли Леной, Лелькой, Еленочкой, "очаровашкой", Еленой Евгеньевной, родилась, когда двойной Кастор и синий громадный Поллукс, главные звезды созвездия Близнецов, имели наибольшую власть. Сосуществование Елены-первой и Елены-второй было предопределено уже тогда.

А ведь в ней вопреки всем законам этого Мира жил и некто третий, какая-то часть его, и теперь он все настойчивее пробивался наружу, заставляя непрочное тело, порождение до безобразия медленных химических реакций, корчась, вновь подниматься к свету, от которого ее попытались отключить.

"Что со мною? Что они сделали? Больно как... Все разламывается, страшно хотя бы подумать о возможности пошевелиться, и в то же время этот неотвязный позыв куда-то идти и что-то делать. Кого я непременно должна увидеть, с кем встретиться? Зачем? Миша, Мишенька, где ты, где наша с тобой Река? Где земля печали, в которой так покойно?.. Но я не одна здесь, это совершенно точно. Кто-то сидит рядом, только глаз никак не открыть..."

Внезапно внутреннее ее зрение приобрело особую остроту, закрытые и крепко зажмуренные глаза узрели такое, что никогда прежде не представало перед ними. Граница, сходная с той, которая отделяла уже привычный ей пиктограммный Мир, стремительно надвинулась, пропустила через себя, и она очутилась там, где никогда не бывала.

В этом Мире не было схематичных изображений, рисованных посланий ей, действий, событий и предметов, обозначенных условными линиями, в которых она только-только начала разбираться. Это было что-то совсем другое, не ее, но и... ее тоже. Просто увиденное другими глазами. Так она чувствовала.

Холодные бесконечные пространства окружили ее. Они накладывались горизонтальными слоями, чуть колыхаясь, укрывали ровным неживым холодом, как складками савана. Впрочем, откуда она взяла, что - горизонтальными, ведь здесь не было ни верха, ни низа, только слой за слоем ложащиеся одинаково замерзшие пласты, без конца, края, числа.

И опять, опять, как тогда, - что-то еще... как будто это не все как будто это лишь часть а посмотри туда видишь так замечательно падать в эти добрые треугольники не бойся они примут тебя мягко как то старое лоскутное одеяло вот только названия ничему здесь нет ни им ни всему остальному но мы обязательно поймем когда соединимся когда будем вместе вместе вместе.

И еще почему-то казалось очень важным, что в этом другом Мире холодных, колеблемых потусторонним ветром полотнищ никогда не бывает огня...

...Матвей Кириллович Бусыгин опустился на колени рядом с уродливым ложем в этой странной барокамере в подвальном помещении, где разметалась его жена. Полагая, что она просто спит, он боялся лишний раз пошевелиться, хотя ему так хотелось поцеловать ее, коснуться губами ее лба.

"Такая бледненькая. И лежит, как обиженный ребенок. Больное дитя".