Цербер

Хочу выйти обратно, но вместо двора, поля, выгона - какой-то крытый тоннель с окнами по сторонам. В окнах светло, но что за ними? Иду по тоннелю и по пути ковыряюсь в горшочке, который уже превратился в хрустальную вазу, битком набитую зелеными травками без земли, с коричневыми корешками-луковками. Стоит вытащить одну травку, она превращается на воздухе в нечто невиданное. Гроздь переплетенных лиловых цветков без стеблей и листьев. Оранжевая колбаска вспухает, трескается, и в трещинах проглядывает дивный лимонный цвет. Еще соцветие чего-то, классически-пурпуровое... Чистые, яркие краски, каких не видел никогда и наяву не увижу.

В новом помещении потолок выше и светлее. На скамейках вдоль стен дети и старые женщины. "Вот и все", - говорит Друг, кладя мне руку на плечо. Он слегка улыбается. "Мне туда", - указывает на окончание тоннеля. Оказывается, мы стоим на сваях, а меж ними плещется вода. Река с черной водой. "Подожди! Может быть, еще... У меня еще восемь попыток!" (Почему именно восемь? Но помню твердо - восемь.) "Нет, - качает головой, - уже поздно. Не бросай, тебе пригодится". - Про сказочные цветы.

Друг садится в судно, напоминающее то ли "Ракету" на подводных крыльях, то ли открытую баржу. Все пассажиры на ней с мешочками, узелками, жалкими сиротскими сумочками. Он-с рюкзачком. Кажется, вижу знакомые лица, но кто они? Спиной ко мне, раскинув по поручням узловатые руки, словно из темного дерева, стоит некто чужой. Совсем чужой. Могучий, равнодушный. Лицо в профиль рубленое, тяжелое, со складкой на лбу, как от мучающей внутренней боли. Отдают швартовы. Лодка, или что это, уходит по черной реке вниз. Холодная мысль:

"Вот он и увез их". - О том, чужом.

А я остаюсь, и вдруг выясняется, что реку-то я уже перешел. Я в помещении, точной копии предыдущего, но уже на том, высоком далеком берегу, и теперь этот берег мой.

Девочка и мальчик, и этот мальчик - я. На этом берегу я всего лишь мальчик, а моя подружка очень живая, черноглазая, в короткой рубашонке. Мы набиваем рты несказанно вкусными теми самыми цветами из хрустальной вазы. Они пригодились.

Дома на этом берегу стоят отдельно, они светлые, легкие. Хочется подняться к ним по заросшему травой склону. Но пока девочка подводит меня к тому, что у самой воды.

Хозяин - мужичок в длинной рубахе, холщовых штанах-обрезках, соломенной шляпе. Клочья русой бороды, нос картошкой, глаза хитрющие. Не обращает на нас внимания, все что-то шебуршит, хлопочет, бормочет, подхихикивает. У него свои дела. Я - ребенок, отнимающий время у взрослого. Мне неловко.

Вообще-то я знаю - девочка сказала, - что мужичок этот непрост. Ни на минуту он не остается, например, в одной и той же одежке. Удлиняются и укорачиваются то рубаха, то штаны-обрезки. Начинает меняться и лицо. Будто перещелк двух слайдов: разные, но одно загримировано под другое. Слышу бормотание: "Недаром зовут меня здесь Два Ивана".

Щелк слайдов убыстряется, и в какой-то момент вижу: одеяние мужичка установилось, и передо мной стоит Князь. По виду хотя бы. Красные сапожки, шаровары из бархата, синяя рубаха с жемчужной вышивкой. А поднять глаз, чтобы взглянуть в лицо, не могу.

Смена декораций.

Мужичка-Князя нет, но мы внутри того дома. Захламленная комната. Кожаный диван зажат в простенке торцом высокого неуклюжего шкафа. Я уже не ребенок, но еще и не взрослый. Последний год отрочества, почти юность. Девочки нет, на ее месте горячая голая деваха в форменном облачении шлюхи - черные чулки с резинками, кружевной пояс по высокой талии. Глаза горят, волосы распущены. "Ведьма", - догадываюсь, вижу - точно, косая. Стремительно оказываюсь без штанов, и мы пробуем заняться любовью. Только пробуем, потому что я ничего не могу, хоть она и очень старается. Плавный правильный зад, два ровных полукружья. Лепестки розовой раковины в обрамлении черных коротких завитков. Она хихикает: "Вот будешь стареньким, нас молоденьких полюбишь", - и то ли отталкивает меня, то ли опрокидывает. Во всяком случае, у нас ничего не получается.

Может, нам мешало, что в продолжение наших забав со стены то и дело срывался серебристый изморозистый ящик со скругленными углами. Девка всякий раз терпеливо вешала его на место, отвлекаясь и сбивая мне пыл.

Переход.

И это - главный переход. Меня - еще не понимаю, но сейчас пойму - приняли.

Автобус, в нем теплая компания. Народу не протолкнуться, и я уже старше, взрослее, кудряв, румянец сквозь юношескую нетвердую растительность. Вновь при мне некто сопровождающий. Может быть, Князь, может, кто еще. Волевой, атласно выбритый подбородок.

Атмосфера идеально товарищеская: все не просто друг друга знают, а - любят или, по крайней мере, испытывают приязнь. Каждый чувствует каждого, словно видит изнутри мысли и чувства другого, и никого это не смущает, а является непременным условием для всех здесь и меня в том числе.