Цербер-Хранитель

Мирон распахнул окно, впуская в спальню первые лучи солнца. На дежурствах он особенно любил это предрассветное время и, если уж ему доводилось встретить его на ногах, спать он больше не ложился. Как будто ребенок внутри него боялся пропустить маленькое чудо. Вот и сейчас они с внутренним ребенком не вернутся в постель, а займутся чем-то куда более интересным и бессмысленным – закроют гештальт.

На улице царила приятная прохлада, которую очень скоро сожжет неминуемый июльский жар. Мирон натянул на голову капюшон худи, обвел внимательным взглядом двор. Если уж и сходить с ума, то делать это нужно основательно и красиво, как в американских боевиках про шпионов. И желательно, без свидетелей.

Заброшенная дорога была ожидаемо пустынна и загадочно туманна. В этих местах туман был обычным делом, он высовывал из оврага свои дымно-серые щупальца и обшаривал окрестности в поисках жертвы, как гигантский Кракен. Мирон остановил машину в том самом месте, что и прошлый раз. Здесь туман был особенно густым, и затея с закрытием гештальта больше не казалась такой уж хорошей. Как-то так все время получалось, что в овраге Мирон оказывался в условиях максимально плохой видимости, словно бы кто-то специально перекрывал ему все пути-дорожки. Но сдаваться Мирон не привык. Что ему какие-то там погодные условия, когда гештальт не закрыт?..

К склону оврага он шел по тому же пути, что и в своем сне. Вот тут лежало тело девчонки. Если присмотреться, если сдвинуть носком кроссовка камешки, можно заметить бурые следы от крови. Не справился недавний ливень, оказался хреновым сообщником. А вот эта едва заметная борозда оставлена телом, которое тащили волоком. Это, если допустить, что тело вообще тащили. Мирон шагнул на скользкий от росы склон. Спускаться следовало осторожно, потому что сломать шею тут можно было запросто. Просто чудо, что у Джейн оказались такие крепкие кости и такая крепкая черепушка.

Мирон спускался, борясь с чувством ненормальности происходящего, словно бы он до сих пор не до конца проснулся, но при этом совершенно четко осознавал себя спящим. Старый дуб выплыл из тумана внезапно. Мирон едва успел затормозить и упереться ладонями в его шершавый ствол.

– Приплыли, – сказал он сам себе, развернулся и прижался к стволу уже спиной.

Да, определенно, идея с закрытием гештальта была провальная с самого начала. Даже если на секундочку предположить, что сон его был вещий – Господи, прости! – что он может найти в этаком тумане? А ждать, когда туман уползет в свои подземные норы, можно до второго пришествия. Значит, нужно проявить наконец благоразумие и убраться из оврага.

Не убрался. Уже почти настроился, почти решился, когда краем глаза заметил какое-то движение в ближайших кустах. Разумная и рациональная его часть тут же решила, что это какой-то зверь. А неразумная и иррациональная отчего-то запаниковала. Как тогда, в спальне, когда спросонья примерещилось всякое. Сейчас, наверное, тоже примерещилось, потому что ничего этакого Мирон не заметил. И совсем уж непонятно, почему волосы на загривке вдруг встали дыбом, а футболка прилипла к заледеневшему позвоночнику. Ничего такого вокруг не было: ни обычного, ни необычного. Был рассветный туман, сырость и какая-то прошмыгнувшая по своим делам зверюшка. И плевать, что иррациональная его часть решила, что зверюшка размером с доброго волка! Нет в этих краях волков. Когда-то были, да все повывелись от скверной экологии и дурного соседства с человеками. Но на всякий случай Мирон все-таки шепотом спросил:

– Эй, есть кто живой?

Разумеется, ему никто не ответил, и рациональная его часть воспряла, принялась приводить доводы и доказательства нелепости происходящего, принялась тащить его из оврага. Мирон посопротивлялся какое-то время, а потом решил проявить здравомыслие. Он был уже в нескольких шагах от дерева, когда в том самом месте, где ему примерещилось невесть что, увидел на земле что-то белое. Туман старательно прятал это белое и не особо крупное от посторонних взглядов, маскировал опавшими листьями, отвлекал внимание шорохами и тихим шепотом ветра в кронах. Но Мирон, как охотничий пес, уже взял след и не собирался сходить с пути. И в добычу свою он вцепился с решимостью гончей, выхватил из вороха листьев, поднес к глазам.

Это и в самом деле был клочок бумаги, сначала небрежно вырванный из какого-то блокнота, потом небрежно смятый и брошенный на растерзание туману. Это был клочок бумаги из его, Мирона, кошмара, вот только разглядеть, что же на нем намалевано, в придонной тьме оврага никак не получалось, поэтому он сунул клочок в карман худи и двинул, наконец, вверх по склону. Двинул быстро и решительно, каждую секунду борясь с невыносимым желанием обернуться и посмотреть вниз, недобрым словом вспоминая все просмотренные раньше ужастики. Выдохнул он, лишь оказавшись в салоне своей машины. Захотелось не только выдохнуть, но еще и заблокировать двери и окна, но это была бы уже чистейшей воды паранойя, а Мирон считал себя человеком рациональным.