Церковь и мир на пороге Апокалипсиса

Церковные обряды – это не нечто внешнее и механическое по отношению к душе человека, это каналы, по которым благодать Божия сообщается человеческой душе, это тот стержень богослужения, опираясь на который люди, присутствующие в храме, могут духовно сближаться до понимания единого живого мистического тела. Церковный обряд имеет два направления: вертикальное и горизонтальное; вертикальное – как богообщение, направленность души из материального мира в духовный, и горизонтальное – как объединение стоящих в храме людей в одной вере, в одном мистическом переживании, в одном молитвенном потоке. Разрушение обряда – это разрушение духовной коммуникации, это низведение религии на плоскость философских абстракций или в темную область дионисийского мистицизма, хаоса, в область подсознания и инстинктов, в область призраков и грез. В этом демоническом состоянии повторяется древнее сказание о том, как вакханки убивают Орфея; исступленные чувства убивают дух.

Церковный обряд – реалия другого измерения, нежели слово, потому он не может быть раскрыт и заменен словом, как луч живого света, который несет в себе тепло и жизнь, не может быть заменен словесной теорией о природе света. Церковный обряд может быть понят только в храме, в непосредственном переживании, поэтому в литургике объяснение обрядов и комментарии богослужения занимают сравнительно малое место: религиозные реалии понимаются в той степени, в какой они воспринимаются. Обряд понимается так, как он принимается, то есть через изменение и возрождение самой человеческой души. Литургию невозможно объяснить. Это тайна, ее можно только пояснить, указать на определенные целевые идеи и аналогии, но она навсегда останется тайной, которую должно в благоговении пережить человеческое сердце. Потому обряд одновременно скрывает и открывает; он скрывает внутреннюю жизнь Церкви от посторонних, любопытных и наглых глаз, – скрывает, как плотным покровом, – и в то же время открывает верующей душе завесу во «Святая Святых», – но постепенно, в меру ее внутренней подготовленности, чтобы слишком яркий свет не ослепил ее.

Для рационалистических сект, которые уничтожили символику богослужения, религия застыла на уровне катехизаторства; для экстатических сект она превратилась в возвращение к древнему хаосу, в игру со своим подсознанием и миром падших духов. Киники особенно злобно ненавидели христианское учение. Если стоики относились к христианству с холодным презрением, считая его достоянием одной невежественной толпы, а пифагорейцы и платоники, обладающие большей проницательностью, – как к своему главному интеллектуальному противнику, то киники ненавидели христианство как своего лютого врага и в период гонений на Церковь часто выступали в роли провокаторов и доносчиков (жизнь Иустина Философа), и сами римские императоры нередко прибегали к услугам киников в борьбе с христианством. Но синкретическая философия язычества оказалась бессильной против небесного света Евангелия. Огромная государственная машина империи не смогла сломить дух христианских общин. Тогда на арену вышли киники и актеры с их оружием: насмешками, ложью, клеветой, – демон принял личину обезьяны, передразнивающей Бога. Основа христианства – любовь и благоговение перед святыней, основа цинизма – гордость и презрение ко всему во имя себя самого.