Церковь и мы

Конечно, могут быть еще большие степени владения собой, и не только собой, но и окружающей природой. Я сейчас вспоминаю записки одной советской этнографини; она была в Индии и якобы видела, как один человек перешел через реку так, как ходил по воде Иисус. Значит, этот человек как‑то преодолел физические законы. И в связи с этим вспоминаются замечательные, божественно замечательные слова Будды (или, возможно, ему приписываемые). Когда Будда нашел такого отшельника и тот сказал, что занимается упражнениями уже 40 лет, он его спросил: «Ну и чего же ты достиг?» Тот ответил: «Я теперь могу переходить через реку по воде». И тогда Будда сказал: «Но зачем надо было тратить столько времени, когда есть лодочка». Он всю жизнь угробил на этот трюк (назовем это трюком). Стоило ли того? Можно сказать: это поражало воображение людей, но все‑таки…

Эта традиция проникла и в христианство: в житии Марии Египетской рассказано, что она 40 лет жила в пустыне, но из всего того, что она совершила, единственное, что описано, — что она перешла через Иордан таким способом.

Понимаете, это не цель. Конечно, вы можете сказать, что за этим что‑то стоит… Но наша духовная цель — нечто другое. Это следующая ступень эволюции, которая живет в каждом из нас как зернышко, как нечто, что еще находится в спящем состоянии. И оно проявляет себя, может быть, во сне, когда мы иногда летаем, или тогда, когда нам представляется некое мгновенное понимание всех процессов, которые происходят в мире. То, что гениально выражено в пушкинском «Пророке»: «И внял я неба содроганье, и горний ангелов полет, и гад морских подводный ход…», — когда человек вдруг становится сопричастен целостному бытию. Здесь предвосхищение того, что в нас живет вечный человек. Это не просто наш дух, в нас как в личинке живет будущее существо, которое должно родиться к вечности. Каким же оно будет?

То, что описывали пораженные евангелисты, — это и есть «тело духовное». Узнаваемое и неузнаваемое, телесное и проходящее сквозь стену, обладающее всеми чертами материи и в то же время какими‑то совершенно особенными качествами. Мы можем упрощенно назвать его просветленной или одухотворенной материей.

В издательстве «Московский рабочий» вышла довольно занятная книга Артамонова об эволюции материи[14]; в ней говорится, что материя должна завершить свою эволюцию полным одухотворением. На самом деле это и есть воскресение мертвых, это и есть преображение. Христос начинает этот процесс Собой, потому Он и воскрес здесь, на земле. И в Его воскресении залог нашего воскресения и преображения всей природы. Потому что человек вобрал в себя всю природу; в нем живут и цветы, и камни, и животные — все в нас!

Спаситель. Современная икона

Каждая наша клетка — как маленькая амеба: с ядром, и со всеми веществами. И, в общем, если рассматривать наше родство со всем миром, то это родство необычайно глубокое. «Мы прошли разряды насекомых с наливными рюмочками глаз», — как писал Мандельштам[15].

Что же означает это для каждого из нас? Это означает контакт. Ведь осталась не память о Христе, Который был, а Его присутствие в этом мире и контакт с нами; не идеи, не какие‑то отвлеченные мысли, а Он как таковой, Его личность, Его плоть и кровь. Плоть и кровь означает: Он сам, живой. И Он, живой, разделяет с нами наши страдания и тяготы мира. А раз Он вошел в гущу мира, то Он как бы связан нитями наших грехов, которые опутали весь мир.

Но Он, свободный от них, добровольно входит в наше темное человеческое болото, для того чтобы вместе с Собой нас возносить. В сущности говоря, обращаясь к Нему, мы впервые можем молиться по–настоящему, не создавая идолов. Потому что когда мы обращаемся к Богу, к Отцу, то мы создаем какой-то свой образ, а он уже есть немножко идол.

А стоит только представить себе неизмеримое пространство земли, природы, мироздания — чтобы сразу как‑то ахнуть и сказать: как же быть, ведь вообще нет никакого сравнения с Богом и пути к Нему. И очень многие люди на этой дороге отказываются от контакта с Высшим. Об этом хорошо писал Дарвин. Он говорил: рассматривая необычайную сложность природы, я не могу принять ее как результат случайных совпадений; должен за этим стоять интеллект, в чем‑то подобный человеческому. Но тут же он себя поправляет и говорит, что разница между этим интеллектом и моим примерно такая же, как между интеллектом Ньютона и интеллектом собаки.

Этот интервал может быть даже еще больше. И здесь мы сразу вспоминаем знаменитые слова Ломоносова, который говорил (переводя это на язык прозы), что нам неведом предел творения, мы не можем постичь творение во всей его полноте — где ж нам постичь его Автора! Трудно очень.