Церковь в мире людей

Дискуссия об отношении к Ивану Грозному касается самых глубин церковной этики. Это вопрос о том, есть ли ограничения в средствах у церковного человека, преследующего цель, которая ему представляется предельно (беспредельно) благой.

У религиозного человека есть риск сорваться в большевизм. Большевизм был обречен на террор. Самое дурное в его практике было следствием самого высокого в его проповеди. Слишком уж велика была поставленная цель — счастье всего человечества на все будущие века. Эта цель — абсолютна в сознании ее служителя. Но абсолют именно потому и абсолют, что ни с чем не соотносим. В сиянии абсолюта растворяются все «частности» «великого пути». Все средства слишком малы для столь великой цели — и потому ни одно из них не может быть однозначно плохо. Это Император Николай II мог задуматься: а стоит ли ради сохранения своей власти или власти династии проливать кровь сотен людей? А Ленину над такими вопросами даже смешно было бы размышлять: по сравнению с безмерным счастьем миллионов, прыгнувших-таки «из царства необходимости в царство свободы», что значит жизнь нескольких тысяч, сломавших свои шеи в этом всемирно-историческом прыжке?! «Наша цель — оправдать наши средства».

Что-то похожее искушает и церковнослужителя: благо Церкви — это абсолют, и ради него, кажется, можно… Можно смолчать, можно поддакнуть, можно подписать, можно подтвердить, можно приговорить… В христианстве есть противовес этим искушениям Евангелие, молитва к Распятому за нас, традиция ежедневного покаянного труда. Но это все так легко забывается в суете нужных, еще более нужных, совсем неотложных дел…

Василий Розанов, юродивый русской философии [318], задался как-то вопросом: "Каким образом христианство, столь к человеку благожелательное, однако пришло к инквизиции? Ведь перелома из «да» в «нет», перелома в убеждениях, в вере, в идеалах мы при этом нигде не наблюдаем! В этом-то все и дело, что разлома нет! Нельзя сказать, исторически не было, что 1000 лет «гладили по голове», но потом «начали жечь». Ничего подобного! Никакого перелома, реформации, бури: тихое веяние. Веет, веет, гладит волосы, сладко, съедобно, веет, опять веет, горечь, опять сладко, еще слаще, веет, веет, чей-то раздался стон, но все замерло, веет, веет, выпали гвоздики, выпали иголочки, кого-то укололи, смертельно, веет, веет, хорошо ли, дурно ли, все мешается, все непонятно уже, веет, веет. Инквизиция вошла в Церковь «дифференциалами»… Никто не заметил ее! Когда те 5-6 кардиналов, которые постановили «сжечь» и действительно «сожгли» кого-то, то никому решительно не пришло на ум спросить, не «впали ли они в ересь?», «не отделиться ли нам от них?»» [319]…

Правду ведь сказал. А с нами не случилось ли и не случится ли так же или того хуже?

И если для «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви» вопрос о цели и средствах ясен, то все же нельзя столь же оптимистично сказать о том, что творится в умах всей многомиллионной Церкви. По выражению священника Владимира Зелинского, границы церковного почитания государственной власти еще с византийских времен остаются без должного надзора. И далее о. Владимир продолжает: «Всякая власть развращает. Абсолютная же власть вызывает трепет мистический… Сегодня власти, которая вызывает трепет, как бы нет. Но уже из одного предвкушения ее выплывает фигура сакрального хозяина, большого любителя „морали от держиморды“, благосклонного к „чадцам“, недругов же властным рыком удерживающего… Хозяина пока не видно, но нимб ему уже готов. И поскольку нимбу все же неуютно висеть в пустоте, воскрылия трепетов относят его на века назад, примеривая к венценосному челу садиста и бабника — словно бы не положено вере обходиться без обожания, ужаса и грозы. Конечно, если считать по трупам, Грозному до Сталина далеко — не та эпоха; но вот по части лжи он, пожалуй, поядовитей будет: генсек все-таки и постов не соблюдал, и поклонов не бил и орден пытальщиков и убийц не выдавал за монашеский» [320].

Те, кто сегодня восхваляют Ивана Грозного, себя прочат в опричники. Они не умеют любить и — им нужен «святой образец» для оправдания их ненависти. Неужели в этом — Традиция Православия? Нет. Реформатором, через колено ломавшим Россию, был Иван Грозный. Модернистами являются его нынешние почитатели.

Они ни во что не ставят голос Патриарха (который ясно высказал свою оценку их притязаний). Столь же решительно отметается ими голос церковного, литургического предания.

Литургическое предание выразило себя в службе святителю Филиппу Московскому, в частности в июньской службе, где в каноне на утрене содержится вполне ясная характеристика того человека, чье вмешательство в судьбу святителя Филиппа было столь трагическим. Этот человек не называется по имени, но ведь понятно, о ком идет речь и кто там называется «новым фараоном» и «новым Иродом».