Церковные историки IV-V веков

(V, 1) И еще прибавила эта тварь, жаждущая невинной крови, чтобы для епископов, до сих пор не отправленных в изгнание, по всем концам африканской земли были заготовлены самые жестокие палачи, чтобы не осталось ни дома, ни места, где бы не было горестного вопля и немой скорби, чтобы не щадили никого, ни женщин, ни детей, а лишь тех, кто подчинится их, мучителей, воле. Одних палками, других на дыбе, третьих палили огнем. Женщин и особенно людей знатных, несмотря на право, данное им их положением и самой природой, распинали совсем голыми у всех на виду. Лишь одну из них назову, нашу Дионисию[854], расскажу о ней бегло и вкратце. Как увидели, что смелей она, да еще и красивей прочих почтенных, замужних женщин, стали первой ее готовить, чтобы разукрасить палками. Лишь одного хотела она, лишь об одном твердила: «Распинайте, мучьте, как хотите, лишь не обнажайте тела, не знавшего позора!» А они, еще больше рассвирепевшие, выставили ее, раздетую, откуда повыше, всем на обозрение и посмешище. Среди ударов плетей, когда по всему телу потекли уже ручейки крови, молвила она свободно, ничем не стесненным голосом: «Слуги дьявола! Что вы думали, будет мне позором, то станет славой моей!» И так как знала она хорошо Священное Писание, раздираемая пытками на части, сама став уже мученицей, и других укрепила она на мученичество. Своим примером, своей святостью освободила она чуть ли не все свое отечество. Когда увидела она своего единственного сына, совсем еще юного и нежного, возрастом еще вовсе не вышедшего для всего этого, увидела его, напуганного и дрожащего от страха перед пытками, то стала ободрять его, иссекла его всего пронзительным сверкающим взором, и так укрепила дух его, как и подобает матери, что он держался еще более стойко, чем мать. Так говорила она ему, выставленному на кровавое бичевание: «Помни, сын мой, именем Святой Троицы были крещены мы в лоне католической церкви. Лишь бы не лишились мы одежды нашего спасения, как бы призвавший нас, придя и не найдя той брачной одежды, не сказал слугам своим: “Бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов. Да убоимся той кары, что не будет иметь конца, да возжелаем вечной жизни”». Такими вот речами утвердила она сына и быстро подвигла на мученический подвиг. Достойный поистине всяческого почтения юноша (звали его Майорик) в борьбе за веру умер, повторив путь, увенчанный славой. И она, обнимая сына, принесенного ею в жертву вере, воздавала хвалу Господу на всевозможные лады, предпочитая быть погребенной на радость грядущей надежды в лоне своей церкви, ибо сколько бы ни лились из ее уст мольбы Святой Троице, никогда она всерьез и не помышляла, что может быть чужой сыну, поступив иначе, чем он.

Так что сколько еще кроме нее было в том городе таких, чьи души приобрел Господь, рассказывать долго. Пусть тот, кому достанет сил, повествует по порядку о том, какими пытками раздирали нутро и сколько претерпели и родная сестра Дионисии Датива, и Леонтия, дочь пресвятого епископа Германа[855], и родственник Дативы, достопочтенный доктор Эмилий, человек набожный и известный своим почитанием Святой Троицы, или, к примеру, Сидензий Бонифаций.

(V, 2) И кто сможет изъяснить словами муки, что перенес за Христа Серв из старого города Тубуртана[856], человек родовитый и знатный? После того как был он не раз поднят на вороте и успел после бесконечного избиения плетьми повисеть так в разных концах города, на сей раз вздернувшие его дважды отпустили пеньку, и он дважды стремительно рухнул, словно камень, ударившись всей тяжестью тела о мостовую, но мало того, — не один раз волокли его по шершавым камням и до того истерли, что видны были лоскуты содранной кожи, висящие на его боках, спине, животе. Он уже перенес нечто подобное при Гейзерихе, так как не хотел открыть тайны одного своего друга. Насколько же сильнее пострадал он теперь, храня обет своей веры! И если бескорыстна и тверда была его верность человеку, сколь верен должен был он быть тому, кто воздаст за веру сторицей!