Церковные историки IV-V веков

(V, 12) Какие терзания, подобно нашему изгнанному епископу, перенес Хабетдей из Тамаллума[871], где тоже побывал Антоний, покажут сами факты. Ибо после того, как он измучил его всевозможными притеснениями и не смог сделать арианином и увидел, что тот — настоящий воин Христа, который при любых обстоятельствах останется верен своему вероисповеданию, то пообещал он своим: «Если не обращу его в нашу религию, то я не Антоний». Но когда стало ясно, что не сдержать ему своего обещания, по наущению дьявола он замыслил иное. Тугими путами он стянул епископа, связав его по рукам и ногам, заткнув ему рот, чтобы не мог тот ничего связано прокричать, и разбрызгал воду над телом, думая, что перекрестил его заново: словно был он в силах связать совесть так же, как и тело, или словно не было при этом того, кто слышит стон узников и видит потаенные уголки души, или будто бы лживая водица могла превозмочь твердое намерение и волю Божьего человека, который, пожиная урожай слез, уже отправил послание на небо. А тот тотчас же освободил его от оков и начал таким голосом, что можно было подумать, будто он очень рад: «Ну вот, брат Хабетдей, стал ты нашим, настоящим христианином. Да и раньше что же ты мог еще поделать, кроме как согласиться с волей царя?» А Хабетдей ему: «Там, Антоний, и есть смертный приговор, где, нечестивец, достигается добровольное согласие. Я же тверд в вере моей и часто обращался к Господу, исповедуясь в том, во что верую и верил, и защищался молитвой. Но и после того как ты сковал меня цепями и заткнул мне рот, в храме сердца моего составил я послание, и ангелы записали, что творится злодеями, и переслал я это Господу моему, чтобы читал он это».

(V, 13) И было это зверство и тирания по всей земле. Ибо вандалы получили приказ повсюду хватать попадающихся им на пути и вести к своим священникам. И сгубив души их мечом водицы лживой, давали им свидетельство в отступничестве — запись при свидетеле, чтобы где-нибудь не подверглись они еще раз такому же насилию, т.к. нельзя было никуда пройти ни частному лицу, ни обремененному делами, если не подтвердят они, несчастные, смерти своей этим свидетельством, о котором предупреждал Христос уже прежде через откровение рабу своему Иоанну: «Никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание или имя зверя на челе своем и руке своей»[872]. И епископы и пресвитеры их[873] вместе с отрядами вооруженных людей ночью окружали селения и города и врывались в дома, презрев чужой порог, неся воду и меч — похитители душ! И кого находили в доме — иных сонных в постелях — разбрызгивали воду огненным дождем, дьявольскими голосами клича их «своими христианами», так что превращали в игрище свою, а не чужую веру. Кто был не так крепок и несведущ, считал, что совершено было святотатство, более понятливые радовались — ведь не было вреда им, т.к. творили это без их ведома, когда они спали. Многие тогда посыпали пеплом головы свои, одни из-за того, что случилось, закутывались в траурные одежды, другие же раздирали полотно, наложенное насильно, по нитке и, движимые верой, выбрасывали в отхожие места и помойки.

(V, 14) Мы сами видели, с какой жестокостью там, в Карфагене, по приказу Кирилы отрывали от родителей, людей знатных, сына лет семи; мать бежала за схватившими его по всему городу, забыв о подобающем ей приличии, с распущенными волосами, ребенок кричал изо всех сил: «Я христианин, я христианин, во имя святого Стефана[874], я христианин!» Заткнув ему рот, затянули они невинное дитя в омут.