Церон

На маленькой пристани царило необычное оживление. Под эффектно разукрашенной, зеленью и цветами, аркой, стараясь с большим трудом сохранить спокойствие, стояло толпище маленьких детей кофейного цвета. Дети были одеты в белое. Они напоминали собой прекрасно сделанные экзотичные игрушки. Лишь катер причалил, раздалось пение малюток. Растроганные пением, вышли все на пристань. Там их усадили в экипажи, украшенные цветами, и повезли через город. По дороге их радостно приветствовали встречные. С трудом через запруженные экспансивными туземцами улицы их довезли до стадиона, тоже на-битого народом до отказа. Сначала было сказано несколько речей. Затем начались разнообразные состязания. Публика переживала вместе со своими фаворитами их победы и поражения. Было совсем темно, когда яркие снопы света осветили очень милую живую картину: буквы «КМ» были составлены очень искусно из группы маленьких туземцев. Дети были одеты в костюмы самых разнообразных наций, а хор малюток, певший на пристани, стоял под ними и пел туземский гимн. Казалось, что кричали в восторге не только бесчисленные толпища, запрудившие стадион и прилегающие к нему улицы, а что кричит и земля под их ногами, и небо. Рев восторга еще потрясал воздух, когда несколько министров, отозвав немного в сторону Мартини и Стеверса, сообщили им, что в федерации что-то произошло, но что именно — непонятно. Пока известно лишь то, что торжества в столице сорваны, Штерн не провозглашен правителем и не выступал, хотя его ждали. Кажется, вспыхнуло восстание. Стоявший все время бледный, как полотно, Шимер, взяв с собой Билля, поспешил на радиостанцию. Когда поехали на ужин, который должен был закончиться весельем в течение всей ночи, то на подножках экипажей стояли туземные солдаты, держа высоко над головой факелы.

Огромный парк перед дворцом совещаний, в котором начался ужин, заранее уже был запружен народом. Под звуки нескольких, часто сменявших друг друга, оркестров пели, танцевали и веселились в каком-то диком упоении.

Из трехсот лиц, бывших на ужине, лишь небольшая часть знала про то, что происходит. Они с трудом, напрягая все свои силы, выждали конец официальной части и один за другим скрылись.

В зале начались танцы: вскоре в ней начали веселиться с тем же азартом, что и снаружи в парке.

Салон, бывший рядом с машинным помещением эмиссионной станции, быстро наполнили оставившие залу. Поминутно входили к ним чиновники, принося ответы на их запросы о событиях. Оказывалось, что весь мир о случившемся в федерации знал не больше их. Про судьбу Орлиц-кого уже знали все. Что со Штерном? Что происходит? — Эти вопросы можно было легко прочесть на мрачных насупленных лицах находящихся здесь. Два члена правительства, пришедшие с ними, глядя на окружающих, тоже стали сосредоточенными и серьезными. Раздался резкий стук в дверь. «Войдите!» — произнес один из министров. В дверях стоял весь штаб эскадры. Мартини, встав, быстро направился к вошедшим. Прежде, чем успело у него сорваться с языка несколько резких слов по адресу пришедших, начальник штаба протянул ему на золотом подносе телеграмму, сказав:

— Она пришла от правительства, ваша экселенция.

— Да? — саркастически подтвердил Мартини, — а поднос? — не менее едко спросил он.

— От эскадры, — прозвучало коротко в ответ.

Мартини нервно вскрыл телеграмму и долго ее читал.

Казалось, что он хочет запомнить каждое ее слово. Опустив ее, он нервно вынул платок и вытер капли пота, выступившие на лбу.

— Мой ответ…

Начальник штаба его перебил на полуслове:

— Ваш ответ, экселенция, уже получен в столице. Вот подтверждение с их стороны в том, что сорок минут назад центральное радио его приняло и сейчас же передало по назначению.

Мартини, не говоря ни слова, подошел к своему начальнику штаба и горячо его обнял.

XVI