“Цесаревич” Часть I. Эскадренный броненосец. 1899-1906 гг.

На "Победе" и "Пересвете" не хватало теперь лишь по одной 152-мм пушки и до восьми меньших калибров. Крейсерам отобранные с них 152-мм пушки так и не вернули. На большинстве кораблей недоставало по одному прожектору, а на "Цесаревиче" — даже двух. На "Полтаве" не хватало 7 47-мм и 14 37-мм пушек. Недоставало на кораблях и по 2–4 пушки калибром 75 мм.

Обстановка перед выходом обострилась начавшимся с 25 июля обстрелом гавани японской осадной артиллерией. Установленная на западных склонах Волчих гор осадная 120-мм (пока что) батарея выпустила в тот день до 100 снарядов. Один снаряд пришелся в броневой пояс "Цесаревича", другой — в адмиральскую рубку, где находилась телефонная станция. Здесь принимали сообщения с кораблей и наблюдательных постов, фиксировали в особом журнале все сведения о движении кораблей противника на подходах к рейду. Взрывом был убит телефонист, легкие ранения получил (в руку) флаг-офицер.

На “Цесаревиче” идет погрузка мин

На возобновившейся с утра 26 июля обстрел отвечали "Ретвизан", "Победа" и "Пересвет". Нуждавшемуся в практике "Цесаревичу" (важно было проверить результаты ремонта) и на этот раз стрелять не позволили. Берегли, видимо, покой адмирала. Еще серьезнее 27 июля зацепили "Ретвизан". В него попало 7 120-мм снарядов, одним из которых (вместе с готовыми для установки двумя 152-мм орудиями) была потоплена подведенная к борту баржа. Убило машиниста готовившегося к погрузке портового крана. Ответная стрельба, которую кораблям пришлось с перерывами вести весь день, сильно мешала подготовке к походу и бою. Всем предстояла бессонная ночь, но командующему и в голову не пришло дать людям отдых перед предстоящим самым главным для него экзаменом.

"Упорный" до непостижимости командующий, давно, судя по его разговорам о предчувствии смерти, простившийся с жизнью, хотел видимо, потянуть за собой в могилу и всю эскадру. В посмертной депеше, адресованной прямо императору он писал: "Согласно повелению ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, переданному мне наместником телеграммой, выхожу с эскадрой прорываться во Владивосток. Лично я и собрание флагманов и командиров, принимая во внимание все местные условия, были против выхода, не ожидая успеха прорыва и ускоряя сдачу Артура, о чем доносил неоднократно наместнику".

Иным было настроение на эскадре и на "Цесаревиче". Лейтенант М.А. Кедров, прибывший в Порт-Артур с С.О. Макаровым в качестве флаг-офицера его штаба, а при В.К. Витгефте занимавший должность старшего флаг-офицера, писал впоследствии о своем флагманском корабле. "На "Цесаревиче", мне кажется, верили в успех прорыва, — вообще это был корабль оптимистический (разрядка моя. — P.M.), — и если у адмирала было угнетенное состояние духа как у человека, не верившего в успех, то, наоборот, у начальника штаба контр-адмирала Матусевича было приподнятое настроение духа, невольно сообщавшееся нам: контр-адмирал Матусевич верил в неизбежный бой и в успех этого боя".

Так же отзываются о моральном состоянии экипажей всех кораблей эскадры авторы труда МГШ: оно, по свидетельству всех, было утомленным долгой пассивной стоянкой, но на эскадре были рады приветствовать всякое ее активное выступление.

14. “Цесаревич” ведет флот

Выход в море за тралами тралящего каравана начался в 5 час. утра. Он удался в два раза быстрее, чем 10 июня. Будь тральные силы более многочисленны, они благодаря исключительно преданному делу лейтенанту М.В. Иванову (1875–1942) могли бы в несколько раз повысить и активность флота, и скорость его выхода на рейд. Был бы сохранен и крейсер "Баян", который из-за подрыва 14 июля на мине в походе участвовать не мог. Вероятнее был бы и успех быстрого и неожиданного прорыва эскадры в море. Совершив несколько демонстративных выходов днем и ночью, оставаясь на ночь на протраленном участке рейда за бонами можно было застать японский флот поблизости. Это дало бы возможность проявить себя русским миноносцам. И тогда, выбрав удобный момент, под покровом ночи или в непогоду эскадра могла совершить стремительный прорыв.

Немало предлагалось командующему подобных смелых планов, но он на них отвечал стереотипной отговоркой самого низкопробного бюрократа: все это-де хорошо только в теории, а на практике неисполнимо. Таков он был — вскормленный двадцатилетием цензовой системы ее достойнейший, бездарный и бесчувственный продукт. Такой тогда была и государственная система.