Цесаревич Вася 2

Вообще-то монархистов в Испании много, особенно в сельской местности, но что смогут противопоставить нищие крестьяне регулярной армии, получившей боевой опят в постоянных стычках с арабами и берберами? У франкистов дисциплина, там даже сиеста длится всего два часа, а крестьяне спят после обеда с обязательным литром вина почти до захода солнца, а попытки сократить отдых воспринимают как покушение на естественные привилегии, данные ещё Фердинандом Католиком за участие в Реконкисте.

Но в любом случае, слава богу, монархисты удержали плацдарм для высадки Экспедиционного корпуса. А ещё у них в штабах сплошные предатели и франкистские шпионы, так как почти четыре десятка английских дирижаблей с бомбами появились на Барселоной ровно через час после швартовки транспортов с войсками. И что сделают с такой толпой три истребителя? Оказалось, что многое могут сделать.

Новая «Чайка» с мотором от инженера Найдёнова оказалась чудо как хороша. Скорость увеличилась на шестьдесят километров в час, повысилась скороподъёмность, самолёт чувствовал себя на вертикали не беременной коровой, а вполне себе хищной птицей, и при всём этом расход топлива уменьшился на сорок процентов. И что раньше не догадался поставить этот двигатель вместо Ярославского?

Благодаря улучшившимся ТТХ в первом же вылете на прикрытие десанта капитан Красный завалил сразу три вражеских дирижабля, во втором один, а в третьем сразу четыре. Но там повезло, так как английские воздушные пузыри уже были изрядно потрёпаны зенитной артиллерией. А победа засчитывается тому, кто сбил, а не тому, кто потрепал. Опять готовить грудь под ордена!

Налёт нанёс минимальный ущерб, гораздо меньший, чем ожидалось, но гораздо больший, чем хотелось. Ни одна бомба не упала на корабли и выгружающиеся в порту войска, но случайное попадание разнесло в клочья полевую кухню 8-й штурмовой дивизии морской пехоты Балтийского флота. Вторая бомба попала в таможенный склад, где хранилось выделенное испанцами винное довольствие. Свыше двенадцати тысяч литров выдержанного хереса, портвейна и малаги впиталось в сухую землю, вызвав лютую ненависть к мятежникам и стихийные митинги с обещаниями не брать в плен франкистов, поляков и англичан.

После пятого вылета садились почти в темноте, зато не на плавучую взлётно-посадочную полосу, а нормальный и привычный аэродром. Техники помогли уставшему Василию выбраться из самолёта, а старший из них доложил:

— Палатка для вас приготовлена, ваше высокоблагородие, но там вас дожидается какой-то генерал. Прикажете послать на хер и переночуете на линкоре?

— Посылать генералов на хер я ещё чином не вышел, господин фельдфебель, так что показывайте палатку.

Палатка как палатка. Обычная палатка для старшего комсостава на гагачьем пуху, одинаково защищающая от холода и жары. Рядом с ней уже вырыта щель для укрытия от возможных бомбёжек. На вкопанном в каменистую землю столбике закреплён жестяной умывальник и зеркало в металлической рамке. А около палатки на скамеечке действительно дожидается генерал в чёрном мундире и тельняшке в расстёгнутом воротнике.

— Разрешите представиться, Ваше Императорское Высочество, командир восьмой штурмовой дивизии морской пехоты Балтийского флота Сергей Александрович Есенин.

— Есенин? Тот самый? — почти ахнул Красный, и процитировал по памяти. — Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт, как с белых яблонь дым…

— Надо же, Ваше Императорское Высочество, кто-то ещё помнит мои юношеские вирши.

— Это классика, ваше превосходительство. И давайте без титулований, если не возражаете.

— Не возражаю, Василий Иосифович, — кивнул Есенин. — А я ведь к вам с вопросом и претензией шёл.

— Готов выслушать и то, и другое, Сергей Александрович.

Генерал покрутил головой, будто расстёгнутый воротник сдавливал горло, и как бы нехотя произнёс:

— Мне недавно штабс-капитан Гумилёв жаловался, что вы не любите поэтов и отзываетесь о них не совсем лицеприятно. Я, в некотором роде, как бы тоже поэт, и хотел бы внести ясность…

— Вы больше чем поэт, Сергей Александрович. Вы живой классик русской поэзии.

— Вы мне льстите, Василий Иосифович, — слегка смутился Есенин. — Классики, это Пушкин и Толстой, хотя последний и не писал стихов.

— Зато он писал замечательные повести и рассказы, пока… хм… пока не прошёл задор от военной службы. А вот без службы государю и отечеству граф быстро сошёл с ума и начал писать бред. Ещё в политику и богоискательство полез.

— Пушкин тоже не служил, — заметил Есенин.

— И что из этого получилось? Разменял талант на пьянство, блядство и игру в карты. А потом вообще под пулю французского педераста подставился.

— Глупо погиб, да, с этим не поспоришь. Хотя при его характере он мог ещё вернее погибнуть на военной службе.

— Но сделал бы это к пользе Отечества. Даже умереть нужно уметь правильно.

Есенин помолчал, обдумывая слова наследника престола, и спросил:

— Но почему тогда вам Гумилёв не нравится, Василий Иосифович? Он-то как раз боевой офицер.

— У меня нет претензий к штабс-капитану Гумилёву, Сергей Александрович. Мне просто не нравятся стихи поэта Гумилёва.