Цесаревна. Екатерина Великая

— Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней, — весело и празднично запели тропарь праздника. Из дверей пахнуло душным запахом ладана. Там произошло смятение. Кто–то выходил из храма, и народ, сдавливаясь к стенам, освобождал ему путь.

Орлов с удивлением увидал, что это была императрица. Она шла одна. Ее полное лицо было мертвенно–бледно, широко раскрытые глаза, казалось, ничего не видели.

Шатаясь, она сошла со ступеней паперти, сделала несколько неверных шагов по траве и рухнула на землю. Толпа народа окружила ее. Камынин набросил на ее исказившееся лицо платок. Государыня лежала, как мертвая. Народ молча стоял кругом, никто не смел прикоснуться к ней. В мертвую тишину, ставшую на лугу, неслось:

— Из Тебя бо возсия Солнце правды Христос, Бог наш…

— Да позовите людей, — не своим голосом сказал Камынин. — Ведь был же с ней кто–нибудь?

Орлов, расталкивая народ, бросился в церковь.

Сопровождавшие императрицу дамы вышли за Орловым и с ахами и стонами опустились вокруг государыни на колени, скрывая ее своими пышными юбками. Распорядились послать за докторами. Первым прибежал придворный хирург Фусадье, французский эмигрант. Тут же, на траве, он пустил государыне кровь. Императрица не приходила в себя.

Глубокое, напряженное молчание стояло в толпе.

Между дамами шли переговоры. Никто не знал, что делать.

— Надо послать за Кондоиди. Он всегда помогал в таких случаях ее величеству.

— Ах, что вы, милая… Когда–то он придет? У него припадок подагры.

— Ее величество прикусила язык…

— Как страшно… Ей непременно надо помочь…

— Какая бледная…

Разговоры шли, но никто не догадывался перенести государыню, и она оставалась лежать в толпе любопытных. Обедня кончилась. Толпа увеличилась выходившими из храма. Из дворца принесли ширмы и кушетку. Государыню переложили на нее. На кресле лакеи принесли доктора Кондоиди, он не мог ходить. Из дворца же доставили по его указанию целую аптеку всевозможных спиртов. Обморок государыни продолжался. Тогда ее понесли на кушетке во дворец…

— Вот как довелось повидать государыню, — тихо сказал Камынин, следуя с толпой ко дворцу. — Ужасно…

— Самое ужасное впереди, — сказал Орлов. — Нам надо мчаться возможно скорее в армию, чтобы опередить «эхи». Чтобы рассказать все, чему сами мы были «смотрителями».

— Раньше нам надо узнать досконально, как здоровье государыни.

Им сказали во дворце, что, благодарение Богу, припадок прошел без последствий. Императрица слишком строго постилась перед праздником и от того «пришла в изнурение». Она прикусила себе язык, и ей еще трудно говорить, но она отдала все нужные распоряжения, чтобы успокоить народ. Оба брата Шуваловы и Разумовский при ней. Ничего серьезного не произошло.

— Скакать, скакать нам надо, — увлекая за собою Камынина, говорил Орлов. — Предупредить ужасные «эхи». Слава русского оружия и успех всей кампании зависят от оного несчастного случая. Спешим в Антропшино, наймем там обывательских лошадей, доедем до Сивориц… Там, может быть, достанем трактовых. Надо гнать теперь днем и ночью… Сие есть наш первейший долг.

VIII

Камынин нашел главную квартиру под Тильзитом.

По мере приближения к армии он видел города и местечки, переполненные больными, изнуренными походом солдатами, потом появились и раненые. Камынин жадно слушал, что рассказывали ему о войне, о наших солдатах и о пруссаках жители.

В Россиенах пастор, у которого ночевал Камынин, говорил о вступлении русских войск в Пруссию. За кружкой доброго пива он без гнева и страха повествовал о казаках:

— Их шло, сударь мой, несколько тысяч. Казаки и калмыки, с длинными бородами и суровым взглядом. Вооружение их — луки, стрелы и пики. Они шли по нашей улице бесконечной вереницей в полном молчании и дисциплине. Страшен и величествен был их вид. Но они ничего никому не сделали худого. Они прошли город и стали по деревням, где им были отведены квартиры. Как боялись мы казаков! Мы ждали увидеть почти зверей, а увидали прекрасное конное войско.

На другой день в маленьком немецком местечке Камынин встретил подпоручика Архангелогородского полка. Он представился ему.

— Болотов, — коротко кинул ему бледный, взволнованный, возбужденный офицер. Он был по–бивачному без парика. Светло–русые, редкие волосы его беспорядочными прядями падали на лоб и на плечи.

— А, — сказал Болотов, — нашего полку прибыло…

Очень сие кстати, ибо под Грос–Егерсдорфом мы полегли костьми.

— Но зато какая победа!..

Болотов покосился на Камынина. «Молод, мол, хоть и с седыми, под париком, волосами, в Саксонии не был…»

— Если верить реляциям, — докторальным тоном сказал он. — Фельдмаршал доносит: «Никто не пренебрег своей должности, а буде кто презирал что–либо, то только жизнь свою, ибо ни один из раненых с места не сошел и раны перевязать не дал, пока победа не одержана и дело совсем не окончено. Нельзя быть славнее той храбрости, какую тогда оказывали воины, составляющие раздробленные остатки полков 2–го Гренадерского и Нарвского…» Так пишется история! На деле…

— Победа!.. Мы гоним неприятеля! — горячо воскликнул Камынин.