Цесаревна. Екатерина Великая

В среду двадцать восьмого июня, к десяти часам в дворцовую церковь собрался в полном составе святейший Синод, в зале подле церкви поместились менаторы, первые чины двора, сановники и генералы. Офицеры лейб–кампании несли дежурство. Государыня проследовала в церковь раньше Софии. Она была в тяжёлой, с громадными фижмами, усеянной многочисленными драгоценными камнями «робе». Когда она заняла своё место, Софии было предложено следовать в церковь.

Одна, очаровательная в смущении, юная и прелестная, она с опущенными глазами проходила толпы сановников и подошла к ожидавшему её на амвоне в полном облачении Новгородскому архиепископу Амвросию Юшкевичу.

Опираясь на посох, внимательно и остро глядя ободряющими глазами на Софию, Юшкевич сказал не громким, но чётко слышным в наступившей тишине голосом:

– Да благословит тебя, чадо Екатерина, Господь Бог…

Архиепископ сказал короткое слово. София слушала с полным благоговением и ожидала того страшного, как ей казалось, момента, когда ей перед Богом и церковью, перед тётей и всем народом, её окружавшим, придётся громко исповедовать веру. Она чувствовала, как с каждым словом Юшкевича какие–то силы вливались в её душу. Она приподняла глаза. От Царских врат Спаситель смотрел на неё с образа, и впервые она почувствовала силу иконы. Она посмотрела на образ, ещё и ещё, и вдруг ощутила, что настало время ей говорить. Неожиданно для самой себя громко, смело и уверенно она произнесла:

– Верую…

Как сквозь какую–то плёнку, сосредоточенная в том, что ей надо сказать, София слышала, как с облегчением вздохнула Государыня и как, чуть шелестя платьями и шаркая ногами, придвинулись ближе к ней придворные.

Страх прошёл. Ясно, твёрдо, без малейшей запинки, без всякого акцента она продолжала:

– Во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…

Её голос звенел в тишине небольшой дворцовой церкви.

– И в Духа Святаго Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки…

Дух святой помогал ей. Как трудно давалось ей это – «сславима»!.. Ни разу не могла она произнести его правильно, сейчас произнесла не споткнувшись.

На все вопросы архиепископа она отвечала твёрдо и уверенно. Она помнила уроки детства и не боялась «развалить челюсти», к каждому ответу добавляла «владыко».

– Да, владыко!..

– Да… Нет, владыко!..

Когда София окончила и отошла в сторону, Государыня горячо обняла её и всхлипнула, оросив горячими слезами лицо Софии. Разумовский подле Государыни вытирал глаза платком. Какой–то старый генерал качал головою и плакал…

Началась литургия. Диакон рокочущим басом, поднимая руку с орарем, возглашал:

– И о благоверной Великой Княжне Екатерине Алексеевне Господу помолимся.

София истово крестилась. Она ещё не понимала, не сознавала, что это и есть она, София, отныне княжна Екатерина Алексеевна… Завтра наречённая невеста Великого Князя Петра Фёдоровича, которого поминали сейчас же после Государыни.

И точно лаврские колокола звенели в её сердце, точно трепетало под куполами трепещущее переливами «аллилуиа», что поразило её в монастырском соборе, точно отдавался грохот пушечной пальбы и точно слышала она народные клики. Она стояла теперь с высоко поднятой головой, сосредоточенная, внимательная, не всё ещё понимающая, но чувствующая важность и красоту службы.

Все ею любовались…

В «Санкт–Петербургских ведомостях» так описывали её в эти часы: «…невозможно описать, коликое с благочинием соединённое усердие сия достойнейшая принцесса при помянутом торжественном действии оказывала, так что Её Императорское Величество сама и большая часть бывших при этом знатных особ от радости не могли слёз удержать…»

XII

Жизнь перевернула страницу. Уроки Симона Тодорского и Ададурова продолжались по утрам, но приняли иной характер. Учителя стали как бы помощниками и советниками российской Великой Княжны.

Пятнадцатого июля, в день празднования мира со Швецией, после церковной службы, Бестужев–Рюмин пригласил Великую Княжну в большой дворцовый зал. Там их ожидали несколько молодых людей и барышень в парадных кафтанах и богатых, нарядных «робах». Они встретили Екатерину Алексеевну низкими поклонами и глубокими реверансами.

– Её Императорскому Величеству, – торжественно сказал Бестужев, подводя Екатерину Алексеевну к придворным, – благоугодно было назначить состоять при Вашем Императорском Высочестве – камергеру Нарышкину.

Нарышкин низко поклонился Великой Княжне и поцеловал её руку.

– Графу Андрею Симоновичу Гендрикову… Графу Ефимовскому… Камер–юнкеру графу Захару Чернышёву, камер–юнкеру графу Петру Бестужеву–Рюмину, камер–юнкеру князю Александру Голицыну…

Бестужев повернулся к дамам.

– Гофмейстериной при Вашем Императорском Высочестве повелено быть графине Румянцевой и камер–фрейлинам княжнам Голицыным и девице Кошелевой.