Цесаревна. Екатерина Великая

– И вот, представьте себе, Ваше Величество, – тёмная, грязная, скользкая банька из самана, на окраине казачьего хутора. В ней парятся два казака. Хозяин – яицкий казак и его случайный гость, принятый им Христа ради. Мутный свет сквозь бумажное прожированное оконце, раскалённый докрасна полок и банный неистовый пар. В этом пару тёмное, крепкое тело, и на груди у этого человека белые пятна, образующие крест, – следы чирьев. Казак–хозяин заинтересовался, что это за знаки на теле его гостя?.. Гость ничего не ответил. И вот нарастает любопытство, и кажется, что есть что–то таинственное в этих знаках, что не случайны они. Выходят из бани. День к вечеру, степь, тишина, горький запах полыни и просторы бескрайние. Всё притаилось в природе, и должно быть чуду, чему–то неестественному. Гость останавливается и говорит глухим голосом: «Ты про знаки на теле?.. Не знаешь?.. Будто не понимаешь?..» Яицкий казак ответил: «Не разумею, о чём говоришь». – «Не разумеешь?.. Ну так разумей… Тебе сказали, что я Пугачёв… Какой я Пугачёв… Я не Пугачёв, а Император Пётр III…»

– Действительно, сказал, – проговорил Никита Иванович. – Господи, вот ведь взбредёт в голову человеку, и с чего!..

– C'est incroyable! [128]– сказала, вздыхая, Государыня. – Всё им привидения кажутся. Который это Пётр III в народе объявляется? Чуть ли не двенадцатый? Я понимаю, ну сказал… Мало ли что можно пошутить? Но ведь он серьёзно. Как пошёл!.. Чем околдовал он народ?.. Валом пошли к нему… И казаки, и крестьяне… И даже кое–кто из господ… Пошли за кем?..

XXXV

Тихо сказал Никита Иванович:

– Генерал Бибиков писал Фонвизину [129]«Пугачёв не что иное, как чучело, которым играли воры – яицкие казаки…» Не Пугачёв, Ваше Величество, важен – важно общее недовольство и негодование.

Оживлённое и весёлое лицо Государыни омрачилось. Маленькая ручка стала прямыми пальцами похлопывать по столу – признак недовольства и волнения. Панин тронул по больному месту. Знала Государыня это народное недовольство, рабскую злобу, зависть, бедность и нищету крепостных людей. Вперёд глядела на много лет. Сознавала, расходятся поступки её с тем, что писала она в своём «Наказе» и о чём много раз советовалась и говорила с Паниным. Чего они хотят?.. Пугачёвский мятеж принёс разорения больше, чем турецкая война. Из–за безродного казака остановились так удачно начатые польские дела. Сотни сёл и деревень выжжены, поместья уничтожены, многие тысячи людей побиты насмерть… Вся заграница с интересом и злорадством следила за движением казака Пугачёва. Государыня видала изображения Пугачёва в заграничных газетах. О нём писали с сочувствием – он нёс свободу!.. О ней – с негодованием. За границей алкали уничтожить, унизить и посрамить, всё равно чьими руками, Россию!..

Государыня грустно усмехнулась.

– Знаю, – тихо сказала она. – Не первый раз о том слышу. Верь мне, Никита Иванович, наше первое желание – видеть народ российский столь счастливым и довольным, сколь далеко человеческое счастие и довольство может на сей земле простираться. Собирала я для того сведущих людей. Что же вышло?.. Не мною порядок сей установлен, и, видно, не мне его переменить. Всю Россию в одночасье не перестроишь. Дать волю народу, сам видишь теперь, – погубить Россию, а, погубляя Россию, не погублю ли я и самый народ?..

– Ваше Величество, Заволжский край далёкий и глухой. Земля для обработки тяжёлая – степь… Летом зной и засуха, зимою жестокая стужа и вьюги.

– Воля крестьянам, Никита Иванович, климата не изменит.

– Точно, Ваше Величество. Но – помещичьи угодья огромные, надо много труда положить, чтобы сносно существовать. Перетянули дугу, она и сломалась.

– Помещики виноваты, – с грустной иронией сказала Государыня.

В её красивых глазах разлилась печаль. Как часто думала она и писала: «О!.. Россия!.. Любезное моё отечество!.. Ты вверила мне скипетр!.. Я оправдаю твоё избрание, все минуты жизни моей употреблю на соделание тебя счастливой!.» Она думала всегда о целом – о России, они думали всегда о частях: о крестьянах – им нужно волю дать, о помещиках – не давай воли народу, о духовенстве – не отнимай крестьян у монастырей. Как тяжело, что и такие умные люди, как Никита Иванович, её не понимают.

Панин, заметив, что Государыня недовольна, замолчал. Государыня продолжала:

– Ну ладно!.. Помещики!.. Пусть и точно – звери… Знаю, есть и такие, что крепостного и за человека не считают… Но зачем же всё–таки Емельку–то слушали?.. Что он, хорошему, что ли, учил?.. Грабежам да поджогам… Воровской казак…

– Они, Ваше Величество, не Емельку слушали, а императора Петра Фёдоровича, которого считали вами обиженным.

– Хорош император – бородою оброс!

– Ваше Величество, край старообрядческий, борода–то там и очень кстати пришлась… И на теле крест… Знак Божий. Эта–то вот мистика и влекла к себе простой народ.

– Крест – следы чирьев, грязи!.. Ф–фу!..