"Цесариус" обреченный...

— Если интересно, — наполняя рюмки говорил картограф, — я почти не ел и совсем не спал последние три дня. До этого два дня был в бреду, что ел и как спал тогда — не знаю. За вас владыка!

Чокнулись. Выпили. Картограф говорил:

— Слабые надежды вытянули силу. Два месяца боролся с огнем, командой и собой… похудел на тридцать килограмм. Беда господина картографа в том, что корабль можно было спасти, но кроме упомянутого господина, в благополучный исход не верил никто… Вызов, прекрасно — я принял вызов… Вызовы — моя слабость… Никто, не верил, даже Вы, мой славный магараджи… С каким удовольствием утер бы этот морщинистый благородный но… но вы правильно ухмыляетесь: это победителей у нас не судят, а других, как раз… Теперь любой дурак поучит: как надо было. Скоро у всех объявится умное мнение. Интересней всего будет послушать грамотных сапожников и ученых погонщиков спиралерогих коз. — Константин поднял свою рюмку, указал взглядом на соседнюю, приглашая смотрителя присоединиться. — Просто… просто меня предали. Нас обманываю только те кому мы верим. Совет вам: не верьте тому, кто предаст. Хе-хе… За вас вождь! За высушенные головы врагов, что пылятся в трофейных сундуках! Думаю, у вас наберется пара дюжин. — Подмигнул.

Выпили. Картограф заметно взбодрился.

— Общество больно предательством. Зайдем в порт, напомните: дать телеграмму правительству: "Панацея найдена! Срочно запретите рожать предателей, а заодно и потенциальных жертв их коварства!" Так просто, и почему никто до меня?.. Подпись поставьте свою. Дарую Вам славу этой гениальной мысли.

— Порт… сказал тихо смотритель, усмехнулся. — Ну допустим, переберемся на плоты… и что дальше?

— В философском смысле?.. все тоже самое — ничего не изменится…и через год и еще… песок сыпется, халва не вкусная, завхоз столичной филармонии пропил еще два тромбона…

— И все-таки… Есть шанс, что на нас кто-нибудь наткнется?

— Поразительное существо человек, ум его неспокоен, пытлив. Столько уже всего: письменность освоил, капусту квасить научился, придумал педикюр, галстук, сперматозоиды посчитал, и все мало… все спрашивает, все ему пригодится…

— Не пойму, чему вы так рады? Какие перспективы так вдохновляют? поделитесь… Меня вот, будущее как-то настораживает. У нас ведь, так понимаю, не только еды, но и воды почти нет?.. — Смотритель произнес это повысив голос, и многие за соседними столиками замолчали, повернули к нему лица.

Константин усмехаясь:

— Ая-яй, маху дал: как это я не подумал? Как хорошо, что напомнили. Пошлите на рынок за баранками и попить чего-нибудь…

В зал вошел, грузный, коротко стриженный мужчина. Один из "старших", механик. Он быстро оглядел зал, нашел картографа, и тяжело дыша поспешил к нему.

— Месье Рум, у меня к Вам дело.

— Месье Курд, присаживаетесь. Я угощу вас, — улыбаясь сказал Константин, наполнил свою рюмку и поставил на краю, возле механика. — Знаю, что скажете. Этого следовало ожидать… — Опустил взгляд на стол, пальцы рук принялись выстукивать по крышке, как по клавишам рояля, — … но вряд ли чем-то помогу. Капитан отстранил меня от занимаемой должности.

Курд сел на свободный стул, взял в руки рюмку, подержал недолго и вернул на стол.

— Что же делать?

— Ничего. Откажитесь.

— Не могу… это моя работа… Всю жизнь не везло, — сказал он, немного помолчав. — Если бы огонь пошел с кормы…

— А может уже все? — сочувственно спросил смотритель.

— Целехонек. В машинном дыма меньше чем тут. Месье Константин, скажите: зачем запускать? Какой теперь смысл, куда плыть? На течение вышли, кораблю остались часы, зачем этот риск?

— А вы только представьте! — сказал картограф. — Мы запускаем двигатель, винты взревели, шхуна, с деферентом сорок пять градусов, поднимая двадцатиметровые волны несется в порт, и уже в полдень, спящий Тиру будят сторожевые пушки, возвещая о прибытии легендарного цесариуса!

— Но это же не возможно, месье Рум. Максимум, того, что может двигатель…

— Знаю-знаю… но подумайте: слава старшего механика Курда Острояни переживет многие, многие поколения. Про капитана Женьо — напишут песни. Фамилия Рум — станет именем нарицательным, так назовут все нерешительное, губящее. О том как он, по прибытию, переодетый женщиной, бежал от суда в оазис пустыни Сухани и застрелился, вытанцовывая голышом на столе борделя "Не мираж!", — ученики пятых классов будут писать в школьных изложениях.

— Вы разрешите господа? — раздался громкий голос капитана Женьо.

Разговоры смолкли. Старшие поднялись с кресел, почтительно понурили головы. Константин зевнул, положил кулаки на стол, уперся в них подбородком; безразличный взгляд вычитывал еле заметные слова на коньячной этикетке. Вспомнил, что хотел покурить, нащупал трубку во внутреннем кармане кителя.

— Благодарю друзья, иного от вас и не ожидал, — значительно произнес капитан. Презрительно посмотрел на картографа, покусал нижнюю губу и продолжил:

— Я не сам зашел сюда господа! Меня принес ветер перемен…

Чиркнула спичка, картограф сделал затяжку и сразу закашлял.