Цецилия

Вдруг показалось ей, что навстречу идет женщина, закрытая вуалью; походка ее напоминала ей походку матери. По мере того как эта женщина приближалась, мысль эта все более укоренялась в ней; только женщина эта не шла, а скользила, и вместо платья она была окутана огромным саваном. Тогда Цецилия снова бросила взгляд на себя и на Генриха и увидала, что все трое были одеты в это посмертное одеяние. Мать ее все более и более приближалась к ним. Наконец Цецилия сквозь покрывало узнала черты ее лица.

— О! Маменька, — вскричала она, стараясь обнять тень, — кажется, мы очень счастливы, потому что все трое вместе умерли.

При этих словах, сказанных ею во сне, Цецилия услыхала настоящее человеческое и раздирающее душу рыдание и открыла глаза.

Баронесса стояла подле ее постели, бледная, как смерть, одетая, подобно умершей, и была почти столь же прозрачна, как тень.

Бедная мать проснулась раньше, она стала хранить сон дочери, подобно тому, как дочь хранила ее сон; заметив, что какой-то тяжелый сон тревожил ее, она встала, чтобы разбудить; и тогда она услыхала слова, которые мы повторили и которые та проговорила громко.

Цецилии показалось сперва, что все это только продолжение ее сна, но поцелуй матери скоро вернул ее к действительности.

— Так ты несчастна, бедное дитя мое, — спросила баронесса, — потому что считала за счастье умереть вместе со мной?

— О нет! Нет! Маменька, — вскричала Цецилия, — и если бы здоровье ваше снова поправилось, чего бы еще недоставало для моего счастья? Я думала… мне приснился безумный сон, вот и все. Простите меня.

— Увы! Дочь моя, — сказала баронесса, — не я ли скорее должна просить прощения у тебя? А между тем, знает Бог, я делала все, что могла, чтобы приучить тебя к жизни смиренной, простой. Зачем Бог вложил в тебя чувство твоего высокого положения, а не сознание твоей бедности? Скажи мне, дитя мое, может, я, сама того не подозревая, воспитала тебя в предрассудках знатности, в гордости?

— О! Маменька, маменька, — вскричала Цецилия, — вы старались сделать из меня святую, как вы сами, и не ваша вина, если вы сделали из меня гордую молодую девушку.

— Так ты любишь его?.. — спросила со вздохом баронесса.

— Увы! Маменька, не знаю, но в моем сне мне казалось, что я была бы счастливее умереть с ним, нежели жить с другим.

— Да будет же исполнена воля Божия, а не моя! — вскричала баронесса, скрестив руки и подняв глаза к небу, с чувством неизъяснимой покорности.

XIV Предсмертные страдания праведницы

И в самом деле, никто не усомнится, что велика была жертва, принесенная покорностью баронессы; все ее мысли в течение десяти лет стремились к тому, чтобы оградить Цецилию от всего света, чтобы сохранить эту новую душу чистой и в неведении всех страстей; с того самого дня, когда господин Дюваль сделал свое предложение баронессе, она решила принять его, и эта мера — соединить Цецилию с Эдуардом — была, по убеждению баронессы, единственным средством спасти дочь от бурь политических, грозивших людям знатным, слишком высоко поставленным, и доставить ей тихое и безмятежное спокойствие; она предвидела противодействие со стороны маркизы и заранее решила настоять на своем. Но она не воображала, что приведение этого намерения в исполнение будет тяжелой жертвой для Цецилии; в самом деле, до тех пор, пока молодая девушка не видала Генриха, голос в ее сердце не говорил ей ничего против Эдуарда; напротив, радуясь, что может исполнить волю своей матери, два или три раза, как мы сказали, она сама наводила разговор на этот предмет, стараясь успокоить ее; но случай или, лучше, несчастная судьба привели Генриха в Гендон. Маркиза, негодуя на неравенство брака, в который внучка ее готова была вступить, заметила симпатию, внушенную молодыми людьми друг другу. Разговор, который она завязала со своей внучкой, объяснил Цецилии ее собственные чувства; эти чувства не уснули и во время ее сна. И мать, наклонившись над изголовьем дочери, узнала тайну ее сердца.

И Генрих, со своей стороны, был сильно поражен, увидав Цецилию: велико было его удивление, когда он в глуши маленькой деревушки встретил девушку, которая, не имея другой наставницы, кроме своей матери, достигла столь полного нравственного развития, что оно затмевало все, что ему случалось видать в свете. И потому глубоко было впечатление, произведенное на него Цецилией, и всю дорогу он только и говорил о ней со своей теткой; тогда госпожа де Лорд рассказала ему драматическую историю госпожи де Марсильи — как муж ее был убит 10 августа и как баронесса с матерью и маленькой Цецилией под покровительством крестьянина бежали и благодаря доброму расположению господина Дюваля счастливо и без приключений перебрались в Англию; живописность этого рассказа столько прибавила, как легко можно угадать, поэтического блеска, которым уже была озарена Цецилия в глазах Генриха, что, возвратясь в Лондон, молодой человек только о том и думал, как бы снова побывать в Гендоне; одно занимало его — это найти благовидный предлог нанести им второй визит.