Цецилия

Грусть молодых людей увеличивалась по мере приближения времени разлуки; будущее, на мгновение казавшееся им блестящим, почти верным, становилось в глазах их непостоянным, подобно волнам, от которых зависело, печальным — подобно бурям, которые должно будет выдержать. Правда, время от времени сквозь их предположения и вздохи проглядывали мысли о радости возвращения, но робко, как будто влюбленные боялись, чтобы Бог не наказал их за слишком большую уверенность.

Что касается до маркизы, ее беззаботный характер не изменился; ее жизнь проходила спокойно — в сне, одевании и чтении. Любовь молодых людей шла подле нее, чиста и непорочна, хотя непорочностью своею была обязана не ее материнскому надзору, а самой себе. К счастью, Генрих настолько любил Цецилию, и оба настолько были, уверены во взаимной непоколебимости своей воли, что надзор их Ангела-хранителя был для них достаточен.

Настали последние дни третьего месяца; Генрих хотел отправиться в Плимут; он истратил в Париже те деньги, которыми мог располагать, и только в Англии надеялся, с помощью своего семейства или друзей, собрать сумму, нужную ему для покупки груза.

Возвышенным душам тягостнее всего в мире видеть свое счастье, зависящим от денег. Десятой части дохода, который имели семейства двух молодых людей, было бы достаточно для того, чтобы сделать их совершенно счастливыми. Ежеминутно, глядя на улицу, они видели какого-нибудь идиота или пролаза, покоящегося на мягких подушках великолепной кареты, и думали о том, как бы были счастливы они, люди высшего образования, знатного рода, если бы обладали суммой, которую этот человек ежегодно тратит на карету. От этой вздорной суммы, которой у них не было и утраты которой он и не заметил бы, зависела вся их будущность; для приобретения этой суммы их любящие и растерзанные сердца расставались на шесть месяцев, может быть, на год, хотя они не могли допустить, что в состоянии жить один день вдали друг от друга.

Потом, время от времени, когда они примечали, что со дня происшествия, разрушившего все их планы, все шло по-прежнему, когда видели, что все удавалось человеку, по-видимому, управлявшему миром по своему произволу, когда они вспоминали, что, за исключением нескольких верных сердец, все остальные забыли недавнюю жертву — тогда они спрашивали, не лучше ли закрыть глаза и опустить голову подобно всем. Но тогда голос их совести говорил громче голоса эгоизма, и, слабые при виде своего несчастья, они делались тверды при уверенности, что исполнили свой долг.

Иногда они спрашивали себя: нет ли другого средства, кроме того, на которое они решились? Не могут ли они извлечь пользу из образования, ими полученного? Но ни одна сторона их воспитания не была доведена до такой степени совершенства, чтобы могла доставить им помощь; притом Генрих был готов на все, но хотел, чтобы Цецилия была вне всякого влияния судьбы.

Есть минуты в жизни, когда чувствуешь себя опутанным какою-то железной сетью. Тщетно ищешь дороги; надобно идти по той, которую она вам открывает, которой ведет вас к спасению или гибели.

Бедные дети беспрестанно возвращались к идее о путешествии в Гваделупу, беспрерывно отталкиваемой ими и беспрерывно возвращавшейся.

Наступил день отъезда Генриха. Но ничто, кроме его собственной воли, не заставляло его ехать в этот день, то он, придя поутру к Цецилии, провел с ней весь день, и до конца вечера не было произнесено ни слова о горестной разлуке. Наконец, при прощании, они печально взглянули друг на друга, понимая чувства, которые их занимали.

— Когда вы поедете, Генрих? — спросила Цецилия.

— Никогда, — отвечал Генрих, — никогда, если меня не принудит к этому власть сильнейшая, нежели моя воля.

— Так вы останетесь здесь потому, что если я эта власть сильнейшая, нежели ваша воля, то я не буду в силах потребовать, чтобы вы меня оставили.

— Что же делать? — спросил Генрих.

Цецилия взяла его за руку и подвела к распятию, которое она сняла с изголовья матери и привезла с собой. Генрих понял ее намерение.

— Клянусь, — сказал он, — именем той, которая умерла, глядя на это распятие, что поеду через неделю, и во все путешествие единственной моей мыслью будет — возвратиться как можно скорее, чтобы составить счастье ее дочери.

— А я, — сказала Цецилия, — клянусь ждать Генриха, надеясь только на его возвращение; если же он не возвратится…

Генрих закрыл рукой рот Цецилии и остановил окончание фразы. Потом при этом распятии оба запечатлели свою клятву поцелуем, чистым и непорочным, как поцелуй брата и сестры.

В следующее утро Цецилия и Генрих вошли к маркизе. Молодые люди были в таких отношениях, что им нечего было скрывать состояние своих денежных дел. Генрих хотел знать, что остается у Цецилии, чтобы она и маркиза в его отсутствие распорядились этим как должно. Маркиза, которая ненавидела занятия делами, сперва хотела отклониться от ответа Генриху и Цецилии, но они так настаивали, что она решилась на последнее средство избавления — отдать Цецилии ключи от бюро и сказать ей, чтобы она сама свела счеты.