Цезарь

Одинокий человек перед лицом своей судьбы

По мере того как нарастала ненависть, чреватая убийством, Цезарь все больше и больше оставался один. Он распускает свою испанскую стражу, уступая общественному мнению, которое вовсе не забыло о проскрипциях диктатора Суллы и о том военном аппарате, при помощи которого Помпей удушал свободы. Цезарь отказывается и от того, чтобы его безопасность обеспечивали сенаторы и всадники.

Он был, можно сказать, «царственно» одинок, хотя и позволял приближаться к себе как заговорщикам, так и своим друзьям Антонию и Лепиду. Наполеон, находясь на острове Святой Елены, верно заметил, что Цезарь совершил ошибку, недооценив своих противников и не веря в силу заговорщиков, объединившихся без программы, раздираемых политическими противоречиями и, по его мнению, неспособных его заменить.

Его предупреждали о том, что затевается заговор, или, по крайней мере, о формирующейся оппозиции. Он знал ее возможных вожаков, но так и не нашел в себе сил поверить в то, что Кассий и Брут отважатся на подобный шаг. Гордость одинокого человека, не желающего принимать в расчет какие бы то ни было предсказания, предупреждения и сообщения… Будь то его жена Кальпурния, прорицатель Спуринна[813] или софист Артемидор Книдский[814] — Цезарь не желал ничего слышать. Ни разу он и не подумал прибегнуть к жестоким мерам.

Одна ли гордыня двигала им? Не было ли у этого человека действия, у этого военачальника презрения к смерти, смешанного с сильным отвращением к борьбе, а также тайного желания освободиться от давящего груза ответственности? До него другие — Сципион, Сулла — уже испытывали такие чувства, и он был всего лишь еще одним человеком в длинном списке тех, кто хотел бы снять с себя тяжкое бремя. Цицерон говорит об этом его одиночестве: «Ты говоришь, что уже достаточно пожил для себя»[815] и упрекает его в забвении нужд государства. Может ли Цезарь жить только для себя, был ли он рожден для себя одного? Накануне Мартовских ид, направляясь на ужин к своему начальнику конницы Лепиду, он признался в ответ на вопрос своего будущего убийцы Кассия, какую смерть он бы предпочел, что самой лучшей для него была бы смерть внезапная.

И все же не станем включаться в игры заговорщиков, которым хотелось бы a posteriori видеть в этом и предвестие его собственной участи, и еще больше — наказание за недостаток благочестия. Здесь мы прикасаемся к психологии Цезаря: он одинок, он забыл своих старых товарищей, хотя и раздает им посты и другие безделки; он хочет построить новый мир, но не доверяет людям; он хочет общаться только с богами.

Цезарь среди богов

Именно в этом Цезарь был революционером. Не то чтобы его предшественники, от Ромула до Помпея, не поддерживали с богами особых отношений, но он-то желал почти божественных почестей для себя, причем не от случая к случаю и на время, а постоянно, можно сказать, навечно. Уже в силу самого своего рождения он причислял себя к родам троянского происхождения, возводившим себя к Энею и его спутникам. Сын Энея Асканий, называемый также Юлом, некогда воцарился в Альбе Лонге, и Цезарю нравилось вызывать воспоминания об этой древней царской власти. Главное же, отныне его сопровождает Победа Цезаря (Victoria Caesaris) и дарует ему судьбу пожизненного императора, точно так же как Судьба Цезаря (Fortuna Caesaris) и Счастье Цезаря (Felicitas Caesaris) помогают ему в дни мира и во время войны. Его персоне приписывают главные политические добродетели: так же, как Брут, он стал освободителем Рима, так же, как Ромул, — его основателем. Собой он подводит итог всему прошлому Рима и намерен в себе одном, независимо от факта своего присутствия или отсутствия в столице, воплощать все будущее Города.

В частном порядке на Западе его называют богом.[816] Уже в 46 году одна из его статуй носит посвящение полубогу; и пусть даже в 45 году он приказал сбить эту надпись[817], на статуе, установленной в храме Квирина, все равно было начертано: «Непобедимый бог» (Deus Invictus), как обычно писали об Александре. Цезарь, который по семейной традиции почитал в Бовиллах Вейовиса, юного Юпитера, обещавшего ему власть над миром, даже получает титул Юпитер-Юлий. Его золотой венок напоминает корону Юпитера, однако он не теряет чувства меры: он знает, что только Юпитер может быть царем в Риме и только Юпитер может носить диадему. Цезарь мечтал о фламине, отправляющем его собственный культ по образцу жреца Юпитера (flamen dialis), и определил на эту жреческую должность Антония, которому так и не довелось пройти «инаугурацию» при жизни Цезаря: только в октябре 40 года после соглашения в Брундизии[818] Антоний получит посвящение в жрецы культа Божественного Юлия. Впрочем, для настоящего культа нужны были бы храмы: Цицерон не упоминает ни об одном таком.