Цезарь

Пламя сразу взлетело вверх, поскольку каждый из присутствовавших торопился подбросить в огонь сухого хворосту, ну а разъяренная толпа, охваченная приступом разрушения, что случается в роковых ситуациях, как это было уже однажды во время похорон Клодия, кинулась громить скамейки, судейские кресла, двери и деревянные ставни лавок, начали швырять все, что горит, в это всепожирающее пламя. Мало того, флейтисты и актеры, находившиеся там же, начали срывать с себя торжественные одежды, специально надеваемые в подобных случаях, и, раздирая их, бросать в огонь; ветераны и воины сжигали оружие, которым украсились для похорон, женщины — драгоценности, головные уборы, буллы[444] и платье детей.

Именно в этот момент и произошел один из тех ужасных случаев, которые всегда имеют место во время опьянения толпы злобой и безумием.

Один поэт, по имени Гельвий Цинна, который ни на волос не был замешан в заговоре, а даже напротив — был другом Цезаря, появился вдруг среди толпы, бледный как мел и к тому же в лихорадке. Прошлой ночью ему привиделся сон, ему явилась тень Цезаря — бледная, с закрытыми глазами и проколотым телом. Тень явилась по-дружески и приглашала его на обед.

Во сне Гельвий Цинна вначале отказался от этого приглашения, но тень схватила его за руку и потянула с такой невероятной силой, что заставила подняться с постели и последовать за собой в какое-то темное и холодное место, которое произвело на Цинну столь угнетающее впечатление, что он тут же проснулся в холодном поту. В те времена, когда любой сон служил предзнаменованием, этот был тем более симптоматичен и предсказывал близкую смерть. И Гельвий не на шутку перепугался, страх не покинул его, даже когда стало светло.

И все же с утра, услышав, что тело Цезаря понесли на Форум, он устыдился своей трусости и направился туда, где толпа уже дошла до безумного состояния.

Только он появился, как один гражданин из толпы спросил другого:

— Кто этот бледный мужчина, который едва идет, словно совершенно убитый горем?

— Это Цинна, — ответил собеседник.

Люди, услышавшие ответ, стали повторять:

— Цинна, Цинна…

Накануне один из народных трибунов, по имени Корнелий Цинна, произнес речь против Цезаря, и народ осуждал этого Цинну за то, что тот состоял в заговоре. Люди спутали Гельвия Цинну с Корнелием Цинной.

Они встретили Гельвия хорошо знакомым сердитым ворчанием, которое обычно бывает предвестником бури; он хотел отступить, но было уже поздно. Ужас, отразившийся на его лице, был принят за выражение запоздалого сожаления и тоже вменен в вину, хотя на деле это было лишь воспоминанием о кошмаре прошедшей ночи. Это-то его и погубило. Никто не усомнился, и зря несчастный поэт кричал, что он — Гельвий Цинна, а вовсе не Корнелий, что он был другом Цезаря, а вовсе не его убийцей. Какой-то человек из толпы сорвал с его плеч тогу, другой разодрал тунику, третий ударил дубинкой. Хлынула кровь… Толпа моментально пьянеет от крови. Не прошло и мига, как несчастный Цинна превратился в жалкий труп, который тут же разорвали на куски. Затем, продолжая свой звериный вой, воздели его голову на копье и понесли по улицам.

В это время кто-то крикнул:

— Смерть заговорщикам!

Кто-то начал разжигать затухавшие головни. Толпа восприняла это как сигнал. Люди кинулись к костру, расхватали горящие головешки, зажгли от них факелы и, вопя и изрытая налево и направо проклятия и угрозы, ринулись к домам Брута и Кассия. К счастью, предупрежденные заранее, те сбежали и скрылись в Антии[445]. Они покинули Рим без борьбы, ушли из города изгнанниками. Изгнали их, если можно так выразиться, собственные угрызения совести.

Правда, они собирались вернуться, когда народ успокоится, они ведь хорошо знали непостоянство народа. Однако с народом зачастую происходит то же, что и с ураганом, — никто не знает, когда он успокоится.

Вера Брута в то, что он скоро вернется в Рим, возможно, и сбылась бы, тем более, что это было бы нормальным явлением, поскольку он был недавно назначенным претором и должен был устраивать игры и развлечения. А игры народ всегда ждал с большим нетерпением.

Но в тот момент, когда Брут собирался покинуть Антий, ему сообщили, что в Рим прибыло множество ветеранов из тех, кто получил от Цезаря земли, дома и деньги, и что они враждебно настроены против него. Он решил, что безопаснее будет и далее оставаться в Антии, однако все же ухитрился каким-то образом устроить для народа обещанные игры. Они должны были быть великолепными: Брут закупил множество хищных зверей и отдал приказ, чтобы ни одного из них не оставили в живых на арене. Он даже отправился в Неаполь лично набрать тамошних комедиантов. В те времена жил в Италии один из знаменитейших мимов, по имени Канилий. Брут написал своему другу письмо с просьбой узнать, в каком городе тот проживает, и заплатить ему столько, сколько пожелает, лишь бы договориться о его участии в представлениях.