Цезарь

В самом деле, Цезарь, пав в возрасте пятидесяти шести лет, не мог предвидеть рождение божественного младенца через сорок четыре года после его смерти. Цезарь покинул землю как раз в ту эпоху, когда Провидение готовилось явить себя миру. И все язвы мира, к которым он, добрый, но несведущий целитель, прикоснулся пальцами, некая другая рука готовилась излечить.

Что же оплакивал мир, когда оплакивал его? Надежду. Действительно, весь мир ждал. Чего он ждал? Ему самому было бы трудно определить предмет своего ожидания. Он ждал освободителя.

Цезарь, который не был этим освободителем, на миг был – плод доброй ошибки – провозглашен им. Своей мягкостью, великодушием, милосердием он был, казалось, намечен для любви народов, как мировой Мессия.

Потому что когда приближается час великих общественных потрясений, народы предчувствуют их; земля, их общая мать, сотрясается до самых своих глубин. Горизонты светлеют и золотятся, как перед восходом солнца, и люди, поворачиваясь к самой сияющей и лучистой точке, томительно ждут явления.

Рим ждал этого человека, или, вернее, этого Бога, обещанного миру, чье появление готовил Цезарь, расширяя римский град, даруя право гражданства целым народам; готовил теми обширными войнами, которые он вел на поверхности земного шара, готовил теми воинственными нациями, которые он перенес с севера на юг, с востока на запад. Война, которая, казалось бы, разобщает людей, – и которая действительно разобщает их, когда она нечестива, – сближает их, когда она ниспослана Провидением. И тогда все становится средством: война иноземная и война междоусобная. Взгляните, что произошло после пятнадцати лет войны Цезаря: вся Галлия, Германия, Греция, Азия, Африка, Испания стали итальянскими; Лютеция, Александрия, Карфаген, Афины и Иерусалим, города еще не рожденные, уже родившиеся и умирающие, все они зависят от Рима; Рима, вечного города, который станет столицей пап, когда он перестанет быть столицей цезарей.

И как мы уже сказали, Рим, как и весь остальной мир, ждал этого человека, или скорее этого Бога, о котором пророчествовал Даниил, и которого провозвестил Вергилий, Бога, которому он заранее возвел жертвенник под именем Бога неизвестного: DEO IGNOTO.

Но только каким будет этот Бог? От кого он родится?

Старое предание одно по всему миру.

Род человеческий, погибший через женщину, будет искуплен сыном девственницы.

В Тибете и в Японии бог Фо, призванный спасти человечество, изберет своей колыбелью чрево юной и чистой девы. В Китае дева понесет от соития с цветком, и родит сына, который станет царем над миром. В густых лесах Британии и Германии, где укрылись их угасающие нации, друиды будут ждать спасителя, рожденного девственницей.

Наконец, Писание предсказывает Мессию, который воплотится в теле девы, и эта дева будет чистой, как утренняя роса. Еще сорок четыре года, и он родится, этот Мессия.

Было нужно римское единство, чтобы подготовить единство христианское. Вот только римское единство было полностью внешним и вещественным; оно исключало только рабов и варваров, это верно, но оно их исключало.

В христианском единстве не будет никаких исключений, – потому что это единство сердец и разумов; – в христианской общности не будет «ни язычников, ни иудеев, ни рабов, ни свободных, ни скифов, ни варваров, но только Христос во всех».

Эта великая общность была единственным, что ускользнуло от Цезаря, но кажется, у него было предчувствие ее. Вот почему мы сказали, что Цезарь был предтечей. Сто лет спустя он был бы апостолом.

И мы прекрасно понимаем, что для тех, кто видел Цезаря только в его плотской ипостаси, Цезарь был лишь тираном. Мы прекрасно понимаем, что в школе, в этой стране с узкими и недалекими горизонтами, из Катона сделают мученика, а из Брута и Кассия – героев. И еще мы понимаем, что историки, которые переписывали Плутарха, Светония, Тацита, Аппиана, Диона видели в них только то, что в них было, то есть свершившийся факт. Эти люди, которые донесли до нас этот свершившийся факт, писали в потемках; они могли рассказать своим современникам только то, что они знали, передать будущим поколениям только то, что они видели.

Но, на наш взгляд, человек, который в наше время не увидит в событиях этой величайшей эпохи человеческого бытия ничего другого, кроме того, что видели в нем историки-язычники, и который просто перепишет их, переводя на свой язык, или переведет их, переписывая, этот человек уже не будет, подобно им, пребывать в темноте: он будет слепцом.